Ли В.Б. - Этот мир как сон

Как и весь взвод, я тоже получил увольнительную, на те же три дня. Провел их в семейном кругу, вернее, в двух — навестил еще Наиру с детьми. Она уже находилась на сносях — совсем скоро ей рожать, так что два дня пробыл с ней. Радовала Роза — уже уверенно ходила, помогала матери ухаживать за младшей сестренкой. Лили уже исполнилось два года, росла непоседой — носилась по дому и во дворе, иногда падала и разбивала коленки и локти, так что старшей девочке забот хватало. Днем наводил порядок дома и во дворе, вечерами игрался с детьми — правда, Валентин уже вырос из них, но иной раз увлекался придуманными мной играми и присоединялся к девочкам. Ночами бережно обнимал и ласкал подругу — она засыпала, прижавшись к моей груди, как ребенок у матери, счастливая моей заботой.

Последующая служба в дружине шла своим чередом — в учениях и на заданиях, не тревожила мой покой, как опасался. Занимался уже со всем взводом — отрабатывал больше общие команды, слаженность всего подразделения. Терпение и упорство бойцов постепенно дали нужный результат — взвод работал четко, без сбоев, любо-дорого было смотреть! Он отличился на ротных учениях, с заметным превосходством выиграл учебные схватки у других взводов. Казалось, все идет прекрасно — лучшего и желать нельзя, когда на втором году моей службы нашей роте дали задание, перевернувшее мою душу, да и судьбу.

Нам поручили напасть на караван и отбить ценный груз. Чей караван, какой груз — подробности не объясняли, только предупредили, что задача трудная и опасная — враг сильный, надо быть готовым к ожесточенному его сопротивлению. Подобные задания мне уже приходилось выполнять — междоусобица между влиятельными феодалами все расширялась, то мы нападали на кого-то, то на нас. Они уже стали обыденностью, не видел в том ничего зазорного — око за око, на гибель своих отвечали тем же. Так и на этот раз, посчитал рядовой операцией, у места засады отделился со своим взводом от роты — капитан дал мне отдельное задание. Пока остальные два взвода свяжут оборону каравана, нашему поручалось напасть с тыла, разгромить арьергард противника и, не щадя никого, захватить два последних экипажа со всем содержимым — именно там самая ценная часть груза.

Спрятали коней в балке и заняли позицию перед ней. Дорога лежала как на ладони — прямая и ровная перед нами, она сразу за балкой круто поворачивала. Позицию каждого взвода выбирал капитан, я же принял ее беспрекословно — действительно, место удачное для засады. Ждали несколько часов, пропустили пару купеческих обозов, пока не заприметили нужный нам, с голубым вымпелом впереди. Подал птичьим криком сигнал ротному, занявшему позицию с головным взводом за поворотом, после, взяв на изготовку оружие, всматривался в приближающийся караван.

Вначале показалось, а потом уже почти наверняка посчитал, что я ошибся — вместо обычного воинского обоза с сопровождением увидел три кареты и пару фур позади. Правда, охрану составляла полурота бойцов в памятной мне голубой форме — из дружины маркиза Мориа. Хотел уже подать сигнал отбоя, но все же засомневался, оставил как есть — капитан сам разберется, как поступить с этим караваном.

Пропустил караван, тыловое охранение из десяток бойцов, остался на месте ждать дальнейшего развития событий и команды ротного об атаке, если он решится. Не прошло и минуты, как раздался крик: — Рота вперед, бей голубых!

Бойцы первых двух взводов выскочили из придорожной канавы и через несколько секунд сцепились с оторопевшей от неожиданности охраной. Начало боя складывалось в нашу пользу — прижали противника к повозкам, не давая ему возможности поставить защитный строй. Но не зря командование предупреждало об опасности врага — его бойцы спустя немного времени все же сумели собраться и связать атакующих в плотном строю. И в этот момент ротный пустил в ход резерв — наш взвод, выкрикнул: — Иванов, атакуй!

Именно мы переломило бой в свою пользу — дружным строем подавили арьергард, а потом пошли вперед. Смяли сопротивление у фур, приблизились к каретам, где шла наиболее ожесточенная схватка. Хотя капитан ограничил нас атакой только двух последних фур, но все же решил вмешаться — мы вклинились в строй противника, закрывшего собой кареты. Долго он не продержался под нашим общим напором, через несколько минут рухнул последний защитник. А потом произошло то, что ушло из моей памяти, узнал от других как о страшном бреде, поглотившим разум.

Вместо эпилога

Эту историю выслушал монах церкви Спасителя от дворянина, приговоренного к казни, а после записал в своей келье. Она поразила его ум своей причудливостью, даже невозможностью, такого просто не могло быть. Но не мог забыть ее, написал как сказание о каком-то попаданце — так осужденный назвал себя. Никому не рассказывал о ней, иногда перечитывал мелко исписанные листочки, а потом вспоминал лицо того дворянина — отрешенное, без тени раскаяния о содеянном, — последние его слова:

— Мне потом рассказал один из воинов, приносивший в камеру обед, что же произошло тогда. Бой уже практически закончился, когда в открытом проеме кареты показался малыш, лет около пяти, вырываясь из рук молодой женщины. Он закричал: — Папа, папа, — потянулся к одному из павших воинов, лежавших у кареты.

В этот момент боец, стоявший рядом, махнул мечом — мальчик с размозженной головой полетел вниз и упал рядом с отцом. Я закричал страшным, напугавшим всех, криком, а потом невероятно быстрым ударом снес голову детоубийцы. Все замерли, через несколько секунд капитан скомандовал: — Взять его!

Троих бойцов, попытавшихся скрутить меня, я выбил ударами плашмя, а ротного, набросившегося на меня с мечом, разрубил надвое. После упал на землю, задергался в судорогах и затих без сознания. В таком состоянии привезли меня в часть — я не приходил в сознание, что-то говорил в бреду.

Очнулся через два дня в камере, в первое время только смотрел в потолок, не отвечал на вопросы дознавателя, прибывшего из военной коллегии. Когда же рассудок вернулся ко мне, услышал от того обвинение в убийстве своего командира. Не мог поверить, но и отрицать тоже — не помнил, что было в том бою, после уже нашей победы. Уже потом узнал подробности происшедшего, но, по большому счету, не жалел о своем поступке, лишь только о своих близких — ничего хорошего для них не ожидал.

Позже монах узнал случайно, что осужденный пропал из камеры — просто исчез из нее, никаких следов побега не обнаружили. Как, каким образом — для всех так и осталось тайной.

Конец книги