Ирина Лем - Ошибка Синей Бороды

В который раз.

Начала злиться. С этими потусторонними совершенно не знаешь, как себя вести. Верить им нельзя, полагаться на обещания – тоже. Если в один момент спасут жизнь, в другой – беззастенчиво на нее покусятся. Ни стыда, ни совести, ни понятия о морали. Не говоря об элементарной порядочности.

В каком извращенном, двуличном обществе их воспитывали? А еще каждый утверждает, что глубоко верующий человек. Вероломные! Разве истинный католик позволит себе подобные пакости в отношении ближнего? Ну, если забыть про времена крестовых походов во имя избавления Иерусалима от неверных... Потом – про период массового избиения ведьм и еретиков...

А также про недавно открывшийся конфуз со святыми отцами, подотчетными Ватикану. Которые использовали церковных служек и мальчиков-сирот в аморальных манипуляциях.

В отношении Холмса Жаннет окончательно решила - не верить. Хоть очень хотелось – когда предложил проводить ее к мужу. Она задавила в себе желание принимать услышанное за действительное. Что оказалось сделать проще, чем задавить жажду. «Правильное решение, - сказала себе. - Политики недоверия будем придерживаться и дальше».

Генри Говард улыбнулся - широко, по-голливудски неискренне, изображая лицом полную бесхитростность.

- Вставайте, дорогая. Не волнуйтесь. Отведу вас куда пожелаете: к мужу, к любовнику, к президенту Соединенных Штатов, в королевскую ложу Гранд Опера. Выбирайте. Мне не жалко. И не трудно. Люблю угождать красивым дамам...

- Отведите к мужу, - приказным тоном сказала Жаннет, прерывая пространные излияния.

- Слушаюсь, мадам.

Вскочив с места, Холмс притворно-подобострастно согнулся в талии, по-рыцарски элегантно протянул руку к Жаннет. Воспользовавшись его предупредительностью, девушка подала ладонь и опустила ноги на пол.

Тут же почувствовала себя в полете. Цепко держа ее за руку, Генри Говард полетел к двери в стене, противоположной от кушетки. Не затрудняясь на открывание, просочился через нее вместе с гостьей.

Опустил Жаннет, дал оглядеться.

8.

Первое впечатление – тепло. Третье – сухо и не пахнет плесенью. Второе – необжито. Следов человеческого пребывания незаметно, только безликие каменные стены и такой же пол.

Комната была меньше предыдущей и совершенно пустой, если не считать объемной, железной печки посередине, труба от которой изогнутым коленом уходила в потолок. В печи, за неплотно приставленной заслонкой гудел и пылал жар - не от слабосильных дров, а от чего-то помощнее - угля или газа.

Бросилось в глаза несоответствие. В отличие от предыдущих помещений, которые вольно или невольно пришлось посетить Жаннет, здесь присутствовало главное – комфортабельная температура воздуха. Почему она не используется? Вот где следовало бы устроить гостиную со столовой: тепло вкупе с перенесенной из других комнат мебелью создало бы уютное ощущение дома. Здесь самое подходящее место проводить зимние вечера: за окном гудит студеная вьюга, внутри – горячая печь. Но... Печка пылала в пустоте и впустую.

Несоответствие следовало прояснить.

- Это для обогрева? – спросила Жаннет.

- Нет, для сжигания останков, - незамысловато ответил Холмс. - Плод моей изобретательской мысли, на который я хотел получить патент, да в последний момент раздумал. Чтобы не привлекать нездорового внимания к собственной деятельности. Патент назывался бы «Высокоэффективная печь маньяка, который не желает оставлять улик». Сокращенно – «Вы-печ-ка».

- Незаменимыый в нашем деле агрегат, - обходя печь, продолжил мужчина тоном расхваливающего товар продавца. Одну руку он засунул в карман брюк, другой показывал как указкой. – Сюда загружаете труп. Здесь регулируете подачу топлива и мощность пламени. Очень советую, баронесса. Если желаете идти в ногу со временем в области ухода от подозрений, заведите себе такой же аппарат.

Ни один следователь не докопается до числа жертв, сожженных в пепел. Я их здесь десятками уничтожал, когда жил в «Замке», о котором расскажу позже. Кстати, я не только о себе заботился, придумывая эту чудо-печь. В экономическом смысле она - находка для близких покойного: за место на кладбище платить не надо, за копание могилы, за уход. Очевидные выгоды. А?

Посмеиваясь в усы, Холмс рассказывал с обычным самолюбованием. Его белые, ненатуральные глаза сверкали искрами, которые обжигали на расстоянии. Жаннет стало не по себе. Отвратительно его слушать. Как можно быть настолько извращенным – убивать и уважать себя за это? Или это модный тренд среди больше не живущих?

В одном Холмс прав: возможно, он - первооткрыватель крематория. Интересно, его наследники получили патент?

- Не получили.

- Почему?

- Из соображений безопасности я постеснялся его запросить. Потом, как водится, идею украли недобросовестные коллеги-изобретатели. Знаете, в нашем кругу ученых-гениев полно мошенников - завистливых, нечистоплотных. Не взирая на дипломы и степени. И количество публикаций в научной прессе.

Украсть чужое открытие – обычное дело, даже с удовольствием, хлебом не корми. Вот и получилось, что за мой патент вознаграждение получили другие. Идея была блестящая, не постесняюсь сказать. Такие печи до сих пор используют в крематориях, только расширили и углубили, чтобы целый гроб помещался. В этой я не только детей своего приятеля Питцела в прах превратил...

- Пожалуйста, без подробностей! – перебила Жаннет.

Но Холмс не послушал. Он не умел молчать про себя, обожаемого. Он только начал восхваляться, не останавливаться же на полуслове. Выпала редкая возможность – новый человек в Тиффоже, который еще не в курсе его таланта. Он воодушевился и настроился. Он получал удовольствие от рассказа о кровавых похождениях. Наслаждение почти сексуальное. Потому что для Холмса эти два вида удовольствий - убийство и секс были неотделимы друг от друга.

Тесную связь между кровавым насилием и похотливым удовлетворением сам он осознал не сразу. Именно в связке «совершить злодеяние, чтобы получить оргазм» крылась разгадка его сдвига. Именно эти две взаимосплетенные дьявольские страсти руководили его поступками, заставляли приносить им жертвы.

Холмс заметил за собой: после с особой жестокостью произведенного убийства, занятие любовью приносило удесятеренное наслаждение. Придя домой, он набрасывался на очередную жену голодным, возбужденным охотой волком, спешащим позаботиться о потомстве. В постели он снова превращался в маньяка, теперь сексуального, и терзал свою жертву до полного ее изнеможения. На что, впрочем, данная жертва не обижалась.

Он и сейчас ощутил знакомые позывы...

Разве способна была какая-то Жанна, только вчера расставшаяся с девственностью, осознать силу его природного инстинкта? Раскрыть побудительные мотивы его натуры, тонко устроенной психологически? Постичь неординарную индивидуальность, сделавшую Холмса, пусть и с негативным оттенком, но великой личностью в историческом смысле?