Петр Мамченко - Служитель милосердия

Лес оборвался внезапно, без постепенного перехода молодой поросли и дикого кустарника. Тропинка выводила прямо на поля, расчищенные и распаханные считанные годы назад и ещё не до конца выглаженные ежегодной обработкой.

Син замер в тени последних деревьев, прикрывая ослеплённые глаза мозолистой ладонью и смаргивая невольные слёзы.

Поле шумело, как ласковое море, вольготно раскинувшись под бездонной синевой летнего неба. Ласковый ветерок гонял волны цвета светлого янтаря и окутывая жарким и аппетитным запахом спелой пшеницы. Всё дышало таким покоем, что само прибытие чужака в белом казалось кощунством, грубым диссонансом в слитной гармонии жизни.

От запаха созревших колосьев вмиг подвело живот. Син никогда не жаловался на стряпню дежурных по храмовой кухне, но меню лесной обители не баловало разнообразием, лишь изредка разбавляемое подношением какого-нибудь паломника. Но никому и в голову не приходило принести просто буханку хлеба или совсем чуть-чуть муки.

Наконец последняя влага вытерта с глаз рукавом, а круговерть разноцветных пятен в глазах рассеялась, позволяя осмотреться. Деревенька со времён его последнего визита успела разрастись почти втрое. На пригорке у реки лениво поскрипывала свежим колесом новенькая мельница, а сама речушка обзавелась вполне сносным мостом. Несколько новых домов было сложено из необожжённого кирпича и дикого камня, а парочка щеголяла совсем уж неприличной роскошью — городской черепицей.

Почти всё немалое население деревни дружно работало на уборке вызревшей пшеницы. Издалека не было видно — каждый на своём участке, или на общем, что означало бы, что у деревни объявился хозяин. Востроглазая молодёжь уже заприметила пришлого и слегка присмирела, осторожно поглядывая в его сторону и поминутно проверяя остроту кос, вил и серпов. Правда, опробовать эти полезные орудия на чужаке пока никто не рвался.

Син тщательно оттряхнул свою ранее белоснежную рясу, не особо, впрочем, надеясь избавиться от зелёных следов листвы, подтянул пояс и зашагал к деревне, размеренно покачивая дорожным посохом, вскинутым на плечо.

Деревенские жители с удовольствием забыли бы о том, что храм смерти находится всего в паре дней пешего пути, но большинство жрецов в белых рясах и почти все паломники проходили именно здесь. В лучшем случае проходили — а в худшем пытались что-нибудь купить, перекусить или заночевать, пугая встречных рясами цвета савана или траурными белыми повязками.

Случалось, на смиренных служителей спускали собак или нападали с первым, подвернувшимся под руку. Исчерпывались подобные инциденты по-разному. Некоторые из таких происшествий потом долго с ужасом обсуждались обывателями и истово замаливались и искупались жрецами. Ведь всякому живому творению отмерен свой срок и своё время придти в объятья богини тишины. Есть лишь два греха перед богиней — лишить кого-либо жизни раньше срока — или продлить жизнь после рокового часа.

Син спокойно следовал своим путём, сопровождаемый настороженными взглядами и охранительными жестами. Женщины и дети старались убраться с пути заранее, многие прятали лица, бросали горсти пыли вслед: «Прах к праху. Иди своей дорогой и не посягай на живое. Пусть твоя могильная богиня поскорее заберёт тебя!»

Деревенская корчма, куда истосковавшийся по приличной пище жрец свернул почти неосознанно, представляла собой на редкость гротескное сооружение. Она несколько раз перестраивалась, расширяясь по мере роста числа жаждущих, и изначальные глиняные стены переходили в каменные и кирпичные всех сортов и расцветок. Крыша вообще являла собой безумную мешанину дерева, соломы и черепицы, с беспорядочно распределёнными печными трубами и аляповатыми флюгерами. На фоне всего этого варварского великолепия грубо намалёванная двухцветная вывеска, изображавшая мертвецки пьяного толстяка с пивной кружкой на голове, выглядела скромно и почти изысканно. Последним штрихом сего колоритного заведения было название, тщательно начертанное на бронзовой табличке вычурными буквами, просто и со вкусом — «Усталий трушенник». Оставалось только надеяться, что кулинарное искусство здесь распространено шире, чем грамотность.

На пороге заведения Сину поневоле пришлось остановиться. Весь проём двери занимал огромный парень, чьи испещрённые шрамами кулаки и сломанный нос выдавали любителя потасовок. Жрецу не приходилось жаловаться на рост и телосложение, но мордоворот был выше на голову и почти на треть шире. Вдобавок и тяжёлый кастет, вместо традиционной дубинки вышибалы, мог заставить задуматься и кого покрепче.

Парень чуть развёл руки в стороны и выжидающе замер, нехорошо осклабившись. Из корчмы доносились нестройные выкрики завсегдатаев, которых даже страда не смогла отвлечь от любимого занятия. В выражениях они не стеснялись, предвкушая скоротечную расправу местного чемпиона над оголодавшим жрецом.

Син не собирался унижаться, пытаясь переубедить хамоватого забияку словами, ни демонстрировать свои боевые навыки. Он давно изжил бесполезную гордость, да и не станешь калечить каждого глупца на пути. В последний раз вдохнув дразнящие ароматы выпечки и жаркого, жрец двинулся от корчмы, сопровождаемый разочарованными воплями и оскорблениями посетителей.

— Ну давай, ходи отсюдова, червястый! Нам таковские тута не нада. Неча с добрыми людями под одною крышей жрать, пущай твоя богиня трупастая тебя гнилой сиськой кормит! Небось, не развалилася покуда?

Син споткнулся на ровном месте и медленно развернулся. Посох будто бы сам собой крутанулся и принял позицию для боя. Бывают всё же обделённые природой! Оскорблять саму смерть, будто собирается жить вечно.

Парень взметнулся навстречу, перемещаясь куда быстрее, чем можно было бы ожидать от его громоздкой фигуры. В левой руке забияка сжимал тусклый кастет, правую выставил чуть вперёд, взгляд неотрывно прикован к посоху, мелькающему в быстрых руках жреца.

Из двери и окон злачного заведения высунулась целая коллекция омерзительных пьяных харь, свистом и улюлюканьем поддерживая местного забияку.

Почти минуту противники кружили на месте, почти не сближаясь, на каждый рывок вышибалы следовало едва заметное движение посоха — и мордоворот отскакивал, получив очередной болезненный ушиб. Вскоре громила взмок от пота, лапищи распухли от бесчисленных ссадин, а грязная рубашка разошлась по швам, но о прекращении бессмысленной потасовки и не думал. Возможно, рассчитывал, что его молодость и физические данные позволят вымотать немолодого жреца.

— Господин, не обращайте внимания на дурака! Пойдёмте, у меня найдётся еда получше, чем в этом притоне.