Алексей Рагорин - Ракетчики

— Это да.

— Юрик, ты сегодня никуда не торопишься?

— «До пятницы я совершенно свободен».

— До пятницы, до пятницы… Почему — до пятницы? А-а-а, это ты Пятачком был?

— Да, дочь мультики смотрит, вот, иногда и я.

— Любишь Машу?

— Это я вчера вам про неё рассказал?

— Юрка, да ты чё, ничё не помнишь?!

— Если честно, то — кусками.

— Вот варенье, вот печенье, вот чай. На вопросы отвечай. Видишь я поэт, зовусь… А у меня внучка примерно такого возраста. Пять лет. Вижу нечасто — много работы, но тоже очень её люблю. Маленькое, светлое, невинное неземное существо. Что молчишь, оболтус? Что должна была сказать твоя жена твоей дочке, если бы твой фортель удался? «Папа дурак, утопился, больше его ты не увидишь», — так, да?

— Я об этом не подумал.

— Моё мнение — ты не подумал вообще ни о чём. Просто выключил голову и делал чёрти что. Давай сегодня, раз ты свободен, поговорим за жизнь уже серьёзно. Ты мне вчера рассказал много, но несколько сумбурно. Что, впрочем, и не удивительно. Давай теперь заново.

Удивительно, хотя внешне Иван Мартынович совсем не походил на моего отца, но ощущения были похожие. Не было никакого ощущения неудобства, стыда. Казалось, ему могу рассказать всё, даже как в детском садике у Вовки шнурки вытащил из ботинок. Если бы на руке не было часов, то я бы и не смог определить что мы просидели три часа. Хлопнула дверь, через полминуты на кухне появился старый знакомый — Петрович.

— Где тебя черти носили?

— Дак, у администраторши заночевал.

— Ладно, прощаю, тоже дело нужное.

— Рад стараться ваше высокоблагородие!

— Депремирую.

— Всё, всё, всё!

— Иди к Игорьку, следи за работой, я пока занят.

— Да.

Пока Мартынович разговаривал с Петровичем, Журавлёв осмотрелся. Гостевая комната была уютной. На стене висела репродукция какой-то картины, возможно, Айвазовского. В углу возле окна в большой кадке рос фикус. В другом углу на полу лежал небольшой якорь. Вдоль правой стены стоял высокий, большой шкаф. За стеклом которого стояли всякие сувениры: ракушки, гильзы, открытки, книжки с цветными обложками. Это выглядело аляповато и наивно. С другой стороны, взгляду было на чём остановиться. В центре комнаты стоял круглый стол, чуть ниже столового, но выше журнального. И четыре кресла. В двух из них как раз и сидели люди. Мартынович и я, морячок-неудачник. Даже утопиться толком не вышло.

— И что мне с тобой делать, Юрка? — оторвал от глубоких мыслей председатель общества.

— Да, уже всё нормалёк, Мартыныч. Спасибо тебе. Теперь выкарабкаюсь. Топиться больше не пойду.

— Ты не понял. Не это важно. Жизнь не должна быть пустой. Что ты передашь Маше, даже если Света будет давать вам видеться? Твою разбитую душу нужно собрать, потом мёртвой водой, потом живой и так далее. Иначе ты сопьёшься нахрен.

— Да, спирт у нас есть.

— Не о том речь.

— Да, я понимаю, это я так шучу. Только что делать, где искать точку опоры — не знаю. Работа нравилась, но зачем это теперь, этой стране? Которая сама стала отдавать Западу свои ресурсы? Сами ломаем самолёты и корабли, разоряем свои заводы. Жена предала. В этом мире мне места не нашлось. Спасибо, Мартыныч, что посочувствовал, но что делать — я не знаю.

— Есть мысля. На, накати рюмашку коньячка, для бодрости и слушай. Ты присягу в каком году давал?

— В восемьдесят шестом.

— Ага, значит ещё СССР. А если я тебе дам точку опоры? И даже не одну. Вот, смотри. Ты говорил, что жену достало безденежье и твоя депрессия. Предлагаю тебе стабильную зарплату, работу по специальности, и жилье в хорошем климате для всей семьи. Светку ты прости, это она так, как и ты, сдуру.

— Откуда, вы знаете? Она хвасталась, что ей с Фёдоровым понравилось. Мне незачем жить!

— Ну! Ну, Юрик… Капитан-лейтенант Журавлёв! Возьмите себя в руки! Чтоб ты знал, это и есть война, ты — на фронте, на передовой. Только оружие другое. Видел в «Укулусе» куда народ катится? Раньше «Чапаева» смотрели — теперь идеологическую пропаганду врагов и оккупантов смотрят. Да-да, оккупантов. Все коммерсы свои накопления в долларах США держат. Металл и икру вы им отдаёте за бумажки, к «рекомендациям» послов министры прислушиваются. А если не прислушиваются, то продаются за те же «зелёные». Чтоб ты знал, Чернобыль — это была грамотно организованная, через завербованных агентов, диверсия. Я бы мог тебе много рассказать, но лучше потом сам почитаешь. Будем условно считать, что тебя ранили на фронте. Твоя задача: вылечиться и воевать дальше, причём, более умело.

— Я не могу, нет сил.

— Надо Федя, надо.

— Я — не Федя.

— Я знаю, Юрик.

— Меня командир не отпустит, на мне — вся техническая часть держится.

— Хватит хныкать. Знаю. Всё знаю. И про верёвочку с клинышком, и про вечное капитанство, и про тёрки с замполитом, и про квартиру, и как с машиной тебя «прокатили».

— Вы шпион?

— Ну, дура-а-ак! Что я такого могу тут разведать? Мы были одной страной, одинаковое оружие, коды, люди. На кой чёрт нам нужны секреты про лодки и корабли, которые не плавают, а стоят у причалов? Я у тебя хоть что-то по службе спрашивал? Как консул СССР, совершенно официально, предлагаю тебе, Юра, получить наше гражданство, переехать со всей семьей в СССР, там получишь жилье, будет регулярная зарплата. Скорее всего, Света легко найдёт себе работу тоже.

— Я бы хотел посмотреть, может, я попрошусь в отпуск? Мне дадут запросто. В январе-то!

— Нет смысла. Если ты желаешь сохранить семью, то в любом случае тебе нужно что-то менять.

— У жены есть родственники в Ростове, но это теперь ваша страна.

— Ну почему: «ваша», Юрик? Твоя! Ты отвечал «служу Советскому Союзу», а раньше говорили «служу трудовому народу». А теперь у нас в этом случае говорят так: «Служу русскому народу». Там живут такие же русские люди, как и тут.

На глаза навернулись предательские слёзы. Я, здоровый зрелый мужик, плачу. Сам не знаю, почему.

— Но у меня проблема с женой, она может не захотеть.

— Ерунда, вместе уговорим. Спорим? Вот поехали. Петрович! Остаёшься за старшего!

Светлана Журавлёва бродила по пустой квартире и не находила себе места. Разговор с мужем прошёл как-то не так. «Да и как «так» он мог пройти? Неуютно, обидно, тоскливо на душе. Пусть бы Юрка кричал, сломал что-нибудь, побил бы меня, или посуду. Хотя нет, это я бью посуду. Он обычно обнимает, утешает, целует. Вот уже и Маша пришла. Звонила Кулакову — там его нет. А больше Юре и пойти не к кому. Про кого другого бы подумала, что бухает где-то, но это не про моего мужа. Маша уже спит давно. Где же он!? Ой! Как громко звенит звонок.»

— Гражданка Журавлёва?

— Да, я.

— Прочитайте и распишитесь вот тут.

— А что случилось? Вы из милиции?

— А откуда же мне быть? Загадка. Или на мне форма пожарника? Вот моё удостоверение, похож?