И. Намор - Техника игры в блинчики

"Оп-па! Явление Христа медведям! Де Куртис… как живой. Ну, заходи, раз пришёл", — вслух же Матвеев не сказал ничего, только отсалютовал бокалом, и на пальцах показал, в каком номере остановился. В ответ Венцель отрицательно покачал головой и постучал кончиком трости по колесу автомобиля.

Степан кивнул, признавая правоту итальянца и, снова жестом, показав — "Три минуты!" — вернулся в номер. Не одеваясь, только застегнув пиджак, он выскользнул в коридор, пытаясь осторожно прикрыть за собой отчаянно скрипнувшую — будто издеваясь — дверь.

Ровно через три минуты он уже перебегал через via di San Bernardo, дождавшись, пока проезжая часть улицы опустеет. Попасть под колёса в такой ответственный момент очень не хотелось бы. Крепко обняв шагнувшего навстречу Венцеля, Матвеев не удержался и совершенно простецки спросил: "Ну, как?"

— Отлично, — ответил Де Куртис. — Практически, как у фармацевта. Прибытие инженера во Францию подтверждено по телефону.

— Что дальше? — не то, чтобы Степана это интересовало всерьёз. Просто за последние две недели он привык к этим жёстким и немногословным мужикам, шедшим на риск не просто ради убеждений, но и благодаря старой, во всех смыслах, дружбе.

"Да, да, да… А ты думал, что — вы одни такие красивые?" — однако вслух сказал:

— Глупо, конечно, такое спрашивать, и даже где-то непрофессионально, но… я очень хочу, чтобы мы встретились ещё. И при обстоятельствах, исключающих напряжение и спешку. Просто встретились. Все…

… Открыв дверь гостиничного номера, Матвеев замер на пороге — в кресле посреди гостиной, в накинутом на плечи пальто сидела Фиона. Балконная дверь была открыта, и по комнате гулял нешуточный сквозняк.

— Что случилось? — Степан встал на колени перед креслом и прикоснулся ладонями к раскрасневшимся, но в то же время — холодным, щекам девушки.

— Что произошло? — повторил он, чувствуя странное напряжение, повисшее вдруг в номере.

— Кто ты, Майкл? — спросила Фиона сдавленным, будто не своим, голосом, отстранившись от ласковых рук любимого.

Её вопрос прозвучал так, как будто кто-то подобрался к Матвееву со спины и выстрелил прямо над ухом из ружья — сразу из двух стволов… то есть столь же неожиданно и почти болезненно:

— Кто ты, Майкл? — повторив это, девушка на секунду смутилась, закусив губу, но сразу же подобралась, вся, как перед прыжком в омут, и спросила ещё раз. — Кто ты, Майкл? На самом деле?..

2. Себастиан и Вильда фон Шаунбург, Кайзерина Альбедиль-Николова, Германская империя, 8 июня 1937года

"Primo Vere"… Ранней весной… Начинают басы и контрастирующие с ними альты, — придумка по-своему интересная и удивительно "средневековая", — затем долгая нота оркестра, и тенора, сопряженные с ошеломляюще женственными сопрано. У Шаунбурга даже дух захватило от замечательного совпадения "музыки" его собственной души и поэтического — вполне шиллеровского — звучания кантаты, но момент "воспарения" длился совсем недолго. Внезапно Баст почувствовал движение слева. Легкое, едва заметное, в общем, такое, какое могла — когда хотела — исполнить со свойственным ей изяществом одна лишь Кайзерина Кински.

"Тьфу ты, пропасть!" — едва ли не с отчаянием подумал он, в очередной раз поймав себя на том, что называет Кейт ее старой — девичьей — фамилией. Но видит бог, женщина, которую любил Шаунбург, никак не ассоциировалась у него с баронессой Альбедиль-Николовой. Никак, нигде, никогда…

— Minnet, tugentliche man, — шепнули ему в ухо губы Кейт, обдав щеку теплом дыхания и ароматом киршвассера. — minnecliche frouwen….

Добрый человек, полюби женщину, достойную любви !

Ну что он мог ей ответить? Только сакраментальное…

— Circa mea pectoral multa sunt suspiria de tua pulchritudine, que me ledunt misere.

— В моей груди много вздохов по твоей красоте, которая ранит меня, — прошептал он в ответ.

— А если…? — тихо, почти невесомо: то ли нежный шепот, то ли "запах женщины", воплотившийся в мысль.

— Ave formosissima! — намек более чем прозрачен, впрочем, так ли хорошо знала Кейт тексты "Кармина Бурана", как знал их он сам?

Фон Шаунбург читал "Песни Байерна" еще в юности, благо ни латынь, ни старонемецкий не были для него препятствием, и освежил свои давние воспоминания теперь — прямо накануне премьеры во Франкфурте. Ave formosissima! Привет тебе прекрасная ! Действие двадцать четвертое: "Blanziflor et Helena"…

"Ну и кто же ты, Кейт, Елена Прекрасная или эльфийская царевна Бланшфлёр?"

Но, как оказалось, Кайзерина знала текст песен не хуже. И ситуацию понимала правильно — ведь они были в ложе не одни, — но и "в пошутить" отказать себе просто не могла.

— Елена у нас Вильда, — говорила ли она вслух, или он читал ее мысли?

— Елена у нас Вильда, а я, чур, буду колдуньей. Идет?

— Тш! — шикнула на них сидевшая справа Вильда. — Еще одно слово, и я начну ревновать, как бешеная.

Возможно, что это не шутка, — одно верно: за последний год Вильда стала совсем другой женщиной. Однако какой именно женщиной она стала не без дружеской помощи "кузины Кисси", Баст все еще не понял, и кроме того он не представлял пока, как сможет — и сможет ли вообще — допустить ее в святая святых своего двойного существования.

"Не сейчас, — подумал он с мягкой грустью, отгоняя от себя воспоминания об "испанском инциденте". — Потом. Когда-нибудь… Если вообще… Если получится… Если будет можно".

После финальной "О, Фортуна!" аплодисменты не смолкали минут пять, если не больше, хотя в толпе мелькали и весьма кислые лица.

— Entartet! — недовольно бросил какой-то незнакомый оберфюррер в полицейской форме, явно пытавшийся подражать Гиммлеру.

"Дегенеративный… Даже так!"

Впрочем, внешне Баст ничем не выдал ни своего удивления, ни тем более, чувства брезгливого презрения к этому уроду в мышиного цвета форме. Но, с другой стороны, а чего, собственно, можно ожидать здесь и сейчас, во Франкфурте-на-Майне, в июне тридцать седьмого? Благорастворение на воздусях и во человецех благоволение ?

"Это навряд ли…"

Они протиснулись сквозь плотную толпу меломанов, осаждавших Орфа и его подругу Доротею. Но Баст не был знаком ни с композитором, ни с фрау Гюнтер, зато он знал дирижера.

— Добрый вечер, маэстро! — улыбнулся Баст, протягивая Ветцельсбергеру руку. — Это было впечатляюще!

— О! — поднял брови дирижер. — Герр доктор! Рад вас видеть. Так значит, вам понравилось?

— Музыка великолепна! — Себастиан пожал руку Бертелю Ветцельсбергеру, только что назначенному директором консерватории Хоха здесь, во Франкфурте. — Герр Орф умеет писать музыку, — фон Шаунбург чуть раздвинул губы в улыбке, показывая собеседнику, что шутит. — А вы, маэстро, умеете дирижировать.

— Благодарю вас, герр доктор, — было видно, что дирижер доволен похвалой человека, мнение которого ему небезразлично. — Я польщен.