И. Намор - Будет День

Визит премьер-министра Бенеша в Москву…

"И что последует за этим?"

— Ваш кофе, месье, — хозяин поставил перед ним чашку с горячим и одуряюще ароматным кофе и улыбнулся, пододвигая рюмку с коньяком. — И ваш коньяк.

— Благодарю вас, Гастон. Вы неподражаемы! — ответил любезностью на любезность Виктор, и в этот момент его неожиданно позвали с бульвара.

— Дмитрий?! — окликнули с очень характерной интонацией: неуверенность, растерянность, сдерживаемая радость . — Дмитрий Юрьевич?

Но, слава богу, Дмитрий Вощинин так и не смог стать его вторым я, и к имени Дмитрий, Виктор привыкнуть не успел, так что сначала даже и не понял, что обращаются к нему. А когда понял, когда оценил и смысл слов, и интонацию говорившего, и то, что произнесено его прежнее имя было по-русски, то был уже готов и, более того, четко представлял себе, что и как следует делать. Он никак не отреагировал на оклик, еще раз улыбнулся хозяину кафе и, подняв к носу рюмку, с вожделением принюхался к коньяку.

— Дмитрий Юрьевич! — голос показался Федорчуку знакомым, но оборачиваться нельзя, он и не обернулся. Пригубил коньяк и вернулся, было, к газете: "Бесчинства анархиствующих элементов в Испании".

Но человек был упорен. Из тех, по-видимому, кого "с мысли не сбить":

— Прошу прощения, месье! — сказал по-французски невысокий крепкий мужчина, подходя к его столику.

— Да? — Виктор посмотрел на подошедшего поверх очков совершенно "равнодушным" взглядом, и, верно, преуспел, потому что мужчина уже не просто смутился, а форменным образом опешил, окончательно осознав, что обознался.

Но если уж судьба допустила, чтобы этим утром Федорчука узнал кто-то из "старых парижских знакомых", то она же побеспокоилась и помочь своему протеже, — а Виктор искренне ощущал себя в последнее время ее любимцем, — выйти из положения самым наилучшим образом.

— Месье Поль! — завопили хором две смазливые девицы, с которыми Виктор провел как-то на днях приятный во всех отношениях вечер. — Месье Поль!

Девицы вели себя так, словно собирались отдаться Федорчуку "прямо здесь, прямо сейчас", в маленьком уютном кафе, на шатком никак не приспособленном для таких экзерсисов столе. Надо было видеть несчастного Корсакова, весьма далекого от круга людей, способных на такое "раскрепощенное" поведение. Впрочем, и покойного Дмитрия Вощинина он среди таких не числил.

— Прошу прощения, месье, — сказал Корсаков, разводя руками. — Я обознался… прошу…

И в это мгновение на сцене появилось еще одна "судьба".

— Раймон, — произнес знакомый уже очень многим голос. — Будь любезен, отошли своих блядей. Я хотела бы обсудить с тобой план гастролей в Италии…

Корсаков мог быть кем угодно, но не узнать женщину, глядящую с множества развешанных по Парижу афиш, он не мог. Не настолько уж он был далек от жизни. Не монах, не анахорет, словом, просто интеллигентный, хорошо воспитанный человек, вот и все…

4. Степан Матвеев, Барселона, 9 июля 1936 года, пятница

Его разбудил шум выстрелов. За окном, казалось — на этой самой улице, где стоит отель, раздавалась заполошная пальба. И стреляли, как сейчас же понял Степан, отнюдь не из пистолетов и револьверов.

"Что за черт?!"

Если он не ошибался, — а с чего бы ему, спрашивается, ошибаться? — сегодня с утра было девятое июля… Пятница и… да, все верно: перед тем, как проснуться он слышал сквозь сон колокольный звон, но мятеж-то случится только семнадцатого!

"Или восемнадцатого…" — на всякий случай Матвеев скатился с кровати вниз и, опрокинув на пол стул со своей одеждой, начал одеваться. Надо сказать, натягивать брюки, лежа на спине, та еще работа, но надевание рубашки и повязывание галстука относится, наверное, уже к элементам высшей акробатики. А между тем, по городу стали лупить из пушек. Во всяком случае, на слух Степан этот грохот определил именно так, но он мог и ошибиться. В конце концов, ни Матвеев, ни Гринвуд в армии никогда не служили, а военный опыт баронета был столь краток и специфичен, что не мудрено и обознаться.

Приведя себя в некое подобие "божеского вида", Степан выполз из номера в коридор, где ошивалось уже несколько постояльцев обоего пола и разной степени вменяемости. Женщин в дезабилье, впрочем, не наблюдалось, а жаль: в соседнем номере обитала весьма интересная особа, и, если ухаживать за ней Матвеев не собирался, то в удовольствии посмотреть "под шумок" как она выглядит без лишних тряпочек, ни в коем случае себе не отказал бы. Однако не судьба. Барышня тоже была в коридоре, но то ли одевалась она быстрее Матвеева, то ли спала не раздеваясь, но сейчас одета со всею тщательностью, какую можно и должно требовать от благовоспитанной испанки.

— Доброе утро! — сказал Степан по-французски и, на всякий случай, убрался в простенок между двумя дверями. — Кто-нибудь в курсе, что здесь происходит?

Но, разумеется, никто этого не знал.

"Черт!" — Матвеев двинулся короткими перебежками к лестнице, стараясь при этом как можно меньше времени находиться в створе дверей комнат выходящих окнами на проспект. Поймать шальную пулю ему совсем не улыбалось, а стрельба на улице никак не прекращалась.

Добравшись до лестницы, он осторожно спустился на первый этаж, но выходить в фойе не стал — большие окна делали это место небезопасным, а рисковать без надобности Матвеев полагал совершенно излишним. Особенно сегодня.

"В особенности теперь…" — и только подумав так, Степан сообразил вдруг, какое у него, несмотря ни на что, хорошее настроение. Он с ним, с этим настроением, проснулся, и испортить его не могли и не смогли ни вспыхивающая тут и там спорадическая стрельба, ни второй уже за последние несколько минут тяжкий разрыв где-то поблизости. Судя по звуковым эффектам, стреляли со стороны моря, то есть, скорее всего, с миноносца, горделиво дефилировавшего вчера вечером вдоль побережья. Но даже это странное событие никакого очевидного эффекта на Матвеева, как выяснилось, не произвело. Открытие это — почти откровение — оказалось столь неожиданным, что Степан даже остановился сразу и присел на ступеньке лестницы, временно задержав так и не начавшуюся еще по-настоящему рекогносцировку.

"Вот, значит, как! — улыбнулся он, доставая из кармана брюк пачку сигарет. — Ну, кто бы возражал! Лично я — нет".

Вроде бы по окнам никто не стрелял, и, пожав плечами, Матвеев встал и завершил спуск по лестнице.

— Любезный! — позвал он портье, прятавшегося за стойкой. — Нет ли у вас чего-нибудь выпить?

— Бренди? — оторопело взглянул на него испанец.

— Чудесно! — улыбнулся в ответ Степан. — А кто это стреляет?

5. Москва, Кремль, 16 июля 1936 года, пятница

ПРОТОКОЛ N…

ЗАСЕДАНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП (б) от 16 июля 1936 г.