Олег Якубов - Михайлов или Михась?

— После прошлого заседания суд пробыл в совещательной комнате минут десять, не больше. Даже для того, чтобы зачитать решение, судье понадобилось больше времени, чем ушло на совещание. Понятно, что решение было готово, в него просто вписали какие-то технические данные. Интересно, сколько времени они будут заседать сегодня?

Прошел час, на исходе был второй, когда адвокатам, журналистам и всем присутствующим на суде разрешили зайти в зал. Процедура досмотра повторилась. Председатель суда зачитал решение: учитывая ходатайства следствия и прокуратуры, арест Сергея Михайлова продлен еще на три месяца, до 7 января 1998 года. И все же доводы адвокатов, а главным образом, как мне, во всяком случае, тогда по-казалось, самого Сергея Михайлова возымели действие. В решении суда было сказано, что следствие должно проводиться более интенсивно. Суд постановил также, что следователь должен допросить тех свидетелей, которых требует выслушать С. Михайлов.

Дождь все не прекращался. Журналисты не сумели разместиться под козырьком у входа во Дворец правосудия. Часть из них, подняв воротники курток и плащей, все же предпочли мокнуть, ожидая выезда полицейской машины. По узкой улочке, идущей вдоль Дворца правосудия, промчался крытый синий микроавтобус с зарешеченными окнами. Несмотря на вой сирены, было слышно, как по крыше машины звонко бьет дождь. В России говорят: «Дорога в дождь — счастливая дорога». Но то говорят в России. Синяя машина с решетками на окнах, прорываясь сквозь дождь, мчалась в швей-царскую тюрьму Шан-Долон. Российские приметы в Швейцарии не действовали. Свои законы, свои порядки. И постановление Обвинительной палаты, в котором следователь обязывался выслушать свидетелей защиты, Зекшен имел в виду. До того самого момента, пока в судебном заседании не начались допросы, Зекшен не вызвал ни одного свидетеля защиты. Был, правда, эпизод, когда трое свидетелей Сергея Михайлова — два его бывших компаньона и один из сотрудников — явились в суд без приглашения. Но выслушать их никто не пожелал.

…Принято считать, что повязка на глазах Фемиды символизирует ее беспристрастность перед какой бы то ни было личностью, полную объективность и преклонение перед одним только законом. Но в Женеве служители Фемиды пользовались, по-моему, ее же повязкой, чтобы завязать глаза самим себе и не видеть того, чего им видеть не хотелось. Во всяком случае, во время заседаний Обвинительной палаты судьи выглядели не только ничего не видящими, но и ничего не слышащими. Одним из оснований послужила якобы существующая где-то магнитофонная запись от 26 апреля 1996 года, из которой становится понятным (кому?), что господин Михайлов является лидером одной из преступных группировок. Вероятно, понимая, что сие основание столь же недостаточно, сколь и неубедительно, в решение суда тогда записали фразу о том, что шесть месяцев заключения — срок, недостаточный для того, чтобы следствие сумело раздобыть обоснованные подтверждения и доказательства тем обвинениям, которые против Михайлова выдвигались. К тому времени Зекшен уже понял, что инкриминируемое им Михайлову отмывание денег оказалось несостоятельным, лидерство в преступной группе, как и организация неких заказных убийств, тоже не доказано, вот и цеплялся следователь за улики косвенные, да и те рассыпались на глазах. И это несмотря на содействие спецслужб разных стран.

Чувствуя, что почва окончательно уходит из-под ног, женевский следователь высказал сомнение в объективности писем, поступивших в Швейцарию за подписью начальника следственного управления прокуратуры России В. Казакова и прокурора Солнцевского района Москвы В. Киселя. В прокуратуре России отреагировали мгновенно. В. Казаков был подвергнут постыдному допросу, в ходе которого за-меститель генерального прокурора Б. Катышев предупреждал своего подчиненного, что тот несет уголовную ответственность за дачу ложных показаний. В ходе полуторачасового допроса зампрокурора получил возможность убедиться, что Казаков составил свой ответ на основании объективных данных и вполне обоснованно сообщил властям Швейцарии, что Сергей Анатольевич Михайлов российским законом не преследуется. Одновременно был допрошен и прокурор Солнцевского района. На протяжении более чем двух часов он доказывал старшему следователю по особо важным делам прокуратуры России П. Трибою, что в районном суде никогда не рассматривалось дело о преступной «Солнцевской» группировке. Во время допроса прозвучало даже сомнение по поводу того, что В. Кисель слишком быстро подготовил для швейцарских властей подобный ответ. Так что и знание прокурором обстановки в своем районе вызвало подозрение. Несмотря на совершенную очевидность и законность документов, и В. Казакову, и В. Киселю задавался один и тот же вопрос: собственноручно ли они подписали отправленные в Швейцарию ответы? А когда российская прокуратура вынуждена была подтвердить законность подписей и со-держания отправленных в Швейцарию писем, Крибле принял мудрое решение, в соответствии с которым полгода, проведенные в тюрьме, — слишком маленький срок для установления истины.

Практически все заседания Обвинительной палаты проходили по одному и тому же сценарию. Адвокаты обрушивали на председательствующего Мишеля Крибле поток новых документов и фактов. Затем прокурор Жан Луи Кроше, не приведя в качестве аргумента ни одного факта, заявлял о том, что у следствия появились новые обстоятельства, которые позволяют просить палату о продлении содержания господина Михайлова под стражей. После этого суд удалялся на совещание, и, независимо от того, сколько времени длилось это заседание за закрытыми дверями, решение выносилось (с незначительными вариациями) одно и то же: учитывая, что у защиты не появилось никаких новых доказательств невиновности обвиняемого, а следствие располагает новыми значительными фактами, тюремное заключение господина Михайлова продлевается на три месяца. Судья Крибле ре-шительно игнорировал все попытки защиты выслушать хоть какие-то доводы в пользу Михайлова, строго придерживаясь, как я уже сказал, видимо, заранее утвержденного сценария. Лишь одно заседание — оно проходило все в том же женевском Дворце правосудия на площади Бург де Фур, 1, — несколько отличалось. Отличалось не просто не прикрытым, я бы сказал, показным цинизмом. Когда я сидел в зале, где шло слушание, у меня возникло странное ощущение, что здесь проходит не суд, а тщательно отрепетированный спектакль. Причем на сцене разыгрывается не драма, а, скорее, оперетта. Настолько неправдоподобны были почти все действующие лица. В итоге, воспроизводя сейчас в памяти это заседание Обвинительной палаты — оно состоялось в марте 1998 года, — я попытаюсь его представить в не совсем обычном виде.