Максим Далин - Запах разума

Правда, не уверен, что рискнул бы взять не Цвикова, а какого-нибудь чужого, незнакомого паука, или, скажем, постороннего. Но в данном конкретном случае — страха у меня не было совсем. Я держал паука, а Цвик его гладил пальцем по спине и мне объяснял, какой паук чудесный. И, кстати, да. Чудесный. Пушистый — и глаза, как глянцевые бусинки.

Ему брат подарил. Ушедший. Ну всё ведь ясно…

В общем, отношения между нами вышли очень доверительные. И поэтому он заговорил на крыше фабрики-кухни, где никого не было, и спросил у меня, а не у всех — потому что ужасно тактичный и не знал, как остальные отреагируют.

А про меня знал, что я ему скажу правду.

Я правду и сказал:

— Я не знаю. Мы привыкли.

— Люди смотрели, как человека ест хищник, и не пришли на помощь. И даже сами выпустили хищника. Так может быть?

И вид у него был напряжённый. Он о дико ужасных вещах говорил. Тяжело показалось согласиться, но — что поделаешь!

— Бывало, — сказал я. — Бывало и хуже.

— Как — хуже? — и уши нацелил вместе с усами, а в глазах зрачки расширились.

Я не смог ему сказать, как — «хуже». Но я придумал, как это немного смягчить — для него и для себя.

— Слушай, Цвик, — сказал я, — давай, ты расскажешь самую ужасную историю, какую знаешь. А потом я расскажу самую ужасную историю. Ладно?

Цвик как-то нахохлился, взъерошился… но моргнул согласно.

— Останови, если не поймёшь слово.

— А ты говори медленно, — сказал я, и Цвик согласился.

Получилось, что он первый с кем-то из нас заговорил о таких вещах. О том, что мы в их мире ещё не видели и видеть не могли.

— Это было давно, — сказал Цвик, ероша шерсть на руках. — Но не До Книг. Вы выучили названия чисел? Давно — двести лет или немного больше. Там остались развалины. Лес никак не хочет их поглотить. Место — цанджач.

— Что?

— Это делает ненависть. Помнишь это слово?

— Да.

— Тот, кто ненавидит, может цанджач. Это когда хен-кер — весь клан и вся земля вокруг. Для большинства живых существ.

— Проклятие? — сказал я по-русски. — Не повторяй, ты не выговоришь. Это ужас, правда. А за что их — это… цанджач?

Цвик начал рассказывать очень медленно — выбирал слова, которые я смогу понять. Иногда дорисовывал смысл запахом, как картинкой. Я расшифровывал эту историю, может, час, а может, и больше — но, в конце концов, понял примерно так.

Лет двести или больше тому назад из-за какого-то природного катаклизма случился голод. Я думаю, это была засуха, потому что запах был — сена и дыма, но по-любому — горели леса, где все лицин и живут. У них пропали их, наверное, посевы и сады… я не видел полей, но это сейчас, а тогда, может, и были поля… ну, в общем, у них стало очень худо с едой.

И они занимались поиском средства от этого бедствия. Тут я не очень понял, но, по-моему, все генные инженеры включились в работу, пытались найти, может, суррогат еды, а может, вывести что-нибудь, что быстро размножается. Но из-за природной катастрофы это было тяжело сделать.

Я понял так, что женщины и дети в кланах жили запасами — ну, у богатых кланов были запасы. Кланам победнее и поменьше приходилось туго. Цвик сказал, что женщины перестали рожать. Тут я не понял: как будто, «остановили развитие жизни внутри» — это надо будет потом прояснить. Мера отчаянная — но не так уж она сильно и помогла, я думаю.

А странствующим мужчинам, «семени мира», оказалось просто совсем фигово: у них-то не было никаких запасов, и молодые ребята, по возрасту не очень крутые профессионалы, да если ещё и без набора особо ценных генов — оказались никому особо не нужны.

Обычно, как я понимаю, только самый последний неудачник не сможет прокормить себя в мире лицин, который — сплошной лес, только кое-где переходит то в степь, то в горы, то в джунгли. Их дети учатся общаться с миром, как только выбираются из маминой сумки. К тому же любой клан готов придти на помощь бродяге: тот может сделать для клана что-нибудь хорошее — а клан за это накормит, напоит и даст семена одежды. И это даже в том случае, если гены конкретного бродяги клану не нужны.

Но в то время — Цвик назвал его «год пепла», если я правильно разобрал и слово, и запах — с запасами у всех было плоховато, к тому же никто не знал точно, как долго это бедствие продлится. И получилось, что каждый матриарх вместе со своим кланом должен был сделать выбор: либо сохранить всё для своих, либо делиться с пришлыми, настоящей пользы от которых может и не быть.

В общем, в тот год вышел момент истины: все узнали, какой клан чего стоит.

Так вот, на север от Светлого леса, который тогда ещё принадлежал не Кэлдзи, а кому-то другому, жил очень богатый клан, как я понял, специализирующийся на генной инженерии. И они в тот год разработали какой-то особый сорт растений, то ли суперкалорийный, то ли суперурожайный — в общем, не бедствовали. Но матриарх об этом не особо распространялась. Дело в том, что сорт был как-то хитро завязан именно на этом месте, то ли на почве, то ли ещё на чём, в общем, вряд ли мог бы расти где-то ещё — и члены клана решили, что вместо того, чтобы совершенствовать семена, соседи будут требовать у них долю урожая. Объедать их, короче..

И они благоденствовали потихоньку и молчали. А бродяг, которые время от времени добирались до них через обгоревший лес и дымящие торфяники, разворачивали — мол, самим жрать нечего.

А бродяги видели, конечно, что клан не голодает — но такая уж у них, у лицин, местная гордость: они не навязываются. Ничего хорошего они, правда, не думали, и это как-то сказывалось на обстановке, я не понял, как — но это было ещё не «цанджач», а просто вроде надписи «жлобы», которую кто-то накарябал на асфальте у ворот шикарного особняка.

Но в один прекрасный день к ним пришёл больной парень, очень молодой и, как тут говорят, друг народа. В смысле — маленького народца, ос. Вообще-то тут считается, что такое товарищество с осами — штука очень ценная, и свойство ценное, и гены ценные — но не в данном конкретном случае. Во-первых, парень был пилот, а пилоты тем генетикам ни на что не сдались. Во-вторых, он, наверное, попал в лесной пожар, обжёгся сам и потерял половину своего роя — в общем, ни с какой стороны не был для клана ценным.

В другое время его, конечно, приняли бы хоть для того, чтобы оказать помощь. Ради доброй славы. Но в данном конкретном случае генетики решили, что надо заботиться не о репутации, а о собственном благополучии — репутация, мол, дело наживное. Но, по-любому, все их мысли только вокруг этого всего и крутились — вокруг того, что скажет княгиня Марья Алексевна, вокруг имущества, вокруг того, нужен или не нужен клану пилот — а на самого бродягу им было плевать, по большому счёту.

«От него несло болью и бедой, — сказал Цвик, — а обонять эту вонь в своём ухоженном и тщательно оберегаемом саду они не хотели». И они его развернули. Сказали, что рядом — ну, часах в восьми пути, не больше — есть ещё одна усадьба, а там хорошие медики, а у них — так себе. И выставили. И в суматохе обсуждений и самооправданий даже не вспомнили, что ни кусочка еды ему не дали, выставили так.