Дмитрий Карасюк - Свердловская рок-энциклопедия Ритм, который мы...

Сперва новоявленные «метростроевцы» тайком от остальных музыкантов репетировали прямо на базе «Зеркал». Потом, покинув танцевальную alma mater, перебрались в клуб завода им. Воровского. Группа так прижилась на этом предприятии, что позднее Алина даже стала директором (клуба, а не завода).

Всего через полгода группа разродилась первым альбомом, названным просто «Метро». В качестве обложки была использована фотография гигантской буквы «М», стоявшей на месте будущей станции «Уральская» у вокзала. «Все писались, значит, и мы должны были сделать альбом», — объясняет Богданович. Реакция властей не заставила себя ждать — «Метро» мгновенно попало в пресловутый список запрещенных западных и отечественных групп. Музыкантов это не вразумило — в 1984 году был записан альбом «Рок опоздавших…». «Другие группы по два года вынашивали альбом, а мы за год выпустили два, — улыбается Аркадий. — Сколько песен сочинили, столько и выпустили».

Если первый альбом писали в цивильных условиях — на телестудии, то второй пришлось записывать самостоятельно — прямо в комнатах и коридорах клуба. Использовали купленную Ильей Кормильцевым порто-студию «Sony», жуткий пульт «Эстрада», барабаны производства Томской мебельной фабрики. Словом, все, что было под рукой, шло в дело. Использовались даже стометровые коридоры клуба. «Ставили в один конец колонку, в другой — микрофон. Получалась шикарная натуральная эхокамера. Записанный эффект примешивали к фонограмме», — вспоминает режиссер записи Алексей Густов. Помимо него, ручки пульта при записи периодически крутили и гости — Александр «Полковник» Гноевых и Юрий Шевчук («ДДТ»), гостивший в то время в Свердловске.

После выпуска альбома команда благополучно развалилась из-за творческих противоречий. «Однажды мне просто надоело бороться с остальными, я встал, запаковал инструмент и ушел», — рассказывает Богданович. Так как и название, и весь материал были Аркашины, оставшимся музыкантам пришлось искать новое имя. Вербанув молодого басиста Антона Нифантьева, они стали репетировать под концептуальным названием «Группа» и даже записали несколько песен на стихи Андрея Матвеева. Но творчество шло ни шатко, ни валко, и группа «Группа» тоже прекратила свое существование. Угасанию музыкальной жизни в клубе завода им. Воровского способствовала также одновременная попытка почти всех музыкантов поступить в музучилище. Удачной она оказалась только для Богдановича и Огонькова.

В 1986 году перед I фестивалем рок-клуба, не желая пропускать такое значимое событие, Аркадий предпринял попытку возрождения группы: «Как же так, я был среди тех, кто вскрывал плугом первую борозду, и вдруг не буду участвовать». Спешно был собран несколько, по его словам, «дураковатый состав»: кроме отцов-основателей Богдановича и Огонькова, на сцене присутствовали юный гитарист Макс Ильин, трубач и клавишник Олег Серов, еще один клавишник, Олег Питерских, а также барабанщик, имени которого никто даже не помнит… Программа состояла из старых песен «Метро». Результат выступления «на шару» собранного полуслучайного состава был предсказуемым — «Метро» сыграло неудачно, осталось неаттестованным. Была предпринята еще одна попытка восстания из пепла. 1 марта 1987 года «Метро» опять неудачно отыграло на творческой мастерской рок-клуба и окончательно прекратило существование. Следует учитывать, что группа не имела никакого концертного опыта — их последнее выступление было их сценическим дебютом.

Игорь Злобин на том же фестивале играл в составе «Тайм-Аута», после в «Чайфе» и «Внуках Энгельса», Владимир Огоньков выступал с собственными коллективами «Раут» и «Театр», Алина Матвеева (точнее, уже Нифантьева) пела в «Чайфе», «Инсарове» и «Апрельском марше». Аркадий Богданович создал металлическую группу «Красный Крест», а впоследствии выступал с англоязычной командой Владимира Елизарова «East of Eden».

«Метро» (1983 — М)

«Рок опоздавших…» (1984 — М)

За первоуральским Дворцом спорта маленькая девочка распевала песни перед сверстниками. Сценой для нее служил помост, с которого жильцы окрестных домов высыпали мусор в кузов подъезжавшей пару раз в неделю машины. «В основном я изображала Эдиту Пьеху», — рассказывает Настя Полева о своем «сценическом» дебюте.

Ее первым знакомством с западной музыкой стали не песни, а обложки пластинок, которые Настя перерисовывала акварелью и раздаривала друзьям. «Разворотов „Сержанта Пеппера“ я нарисовала штук тридцать», — улыбается Настя. Слушала она при этом в основном «Bee Gees», «Shocking Blue» и исполнителей, имен которых она даже не знала. «Только в институте, услышав Тома Джонса, я поняла, что прекрасно знаю его голос — по гибким пластиночкам, на которых было написано просто: „Зарубежная эстрада“».

Настоящий музыкальный ликбез начался в архитектурном институте. В каждой аудитории — магнитофоны, из которых во время практических занятий по проектированию или рисованию звучал зарубежный рок. Продвинутые студенты приносили пленки со своими любимыми группами — слушать музыку никто не запрещал. Уже ко второму курсу студентка Полева прекрасно знала все, что полагалось знать молодому архитектору, — от «Битлов» до пионеров панка и новой волны. Кроме Маришки Вереш, в голос которой она влюбилась еще в школе, Настя открыла Дженис Джоплин и Сюзи Кватро. Это «трио» надолго стало для нее образцом женского рок-вокала, неким фундаментом. А еще Настя самостоятельно подобрала на гитаре все песни Аллы Пугачевой из фильма «Центровой из поднебесья». Великолепные мелодии Александра Зацепина стали ее первыми уроками игры на шестиструнном инструменте.

Расширение музыкальных горизонтов продолжилось в студии «Сонанс», где Настя, по ее собственному утверждению, «была больше тусовщицей. Меня безуспешно пытались научить играть на флейте, но я отдудела всего пару партий». Отдавая должное Настиной скромности, все же стоит отметить, что она была полноправной участницей редких концертов «Сонанса». На сохранившихся записях фестиваля в Черноголовке ее флейта уверенно вплетается в общую ткань звучания группы.

И еще одна роль Насти в истории студии несомненна. Сегодня получить какое-то впечатление хотя бы о настроении несохранившихся пьес можно только по Настиным акварельным альбомам, иллюстрирующим музыку.