Дмитрий Карасюк - Свердловская рок-энциклопедия Ритм, который мы...

На III фестивале группа выступила снова, и опять без особого успеха. После этого «Экипаж» на некоторое время исчез, а в конце 1989 года вдруг всплыл под крылом Центра культуры и искусств, но уже под названием «Екатеринбург». Первым делом новая/старая группа записала на телестудии альбом «Дурной сон отставного полковника». На тот момент в состав «Екатеринбурга» входили Бахарев (клавишные), Калганов (гитара), Кощеев (саксофон), Владимир Полищук (бас), Виктор Смирнов (скрипка). Барабанил по-прежнему Николаев, но из-за перелома ноги на альбоме его сменил экс-«флаговец» Игорь Захаров. На концертах снявший гипс Николаев играл на перкуссии.

Таким образом, «Екатеринбург» состоял из бывших врачей и профессиональных музыкантов, окончивших музучилище или консерваторию. Медицинскую половину это не смущало, она старалась напряженными занятиями восполнить недостаток музыкального образования. «Я репетировал по 8 часов в день. Это как в спорте: если тренируешься, то можешь здорово наточиться», — вспоминает Бахарев. Да и социальный статус «екатеринбуржцев» к 1990-му выровнялся — с медициной все, кто хотел, завязали и устроились в ЦКИ на ставки музыкантов. Год проработали как профи, а потом «Екатеринбург» из Центра выгнали за то, что, аккомпанируя тамошней «звезде» Эдуарду Вериго, они отказались надевать розовые пиджаки. Бывшим врачам, привыкшим к белизне халатов, претило такое дурновкусие. Официальным поводом для увольнения послужило утверждение, что музыка «Екатеринбурга» неформатная. Самостоятельно организовав фестиваль «Рок-Арсенал» во Дворце спорта и выступив на нем, группа в 1991 году распалась окончательно.

За последующие годы Константин Бахарев выпустил два диска собственных сочинений в разных жанрах: от эзотерики — до детских песен. «Когда записали „Дурной сон“, нам кто-то сказал, что мы опередили время на 20 лет, — вспоминает он. — Я выждал этот срок, переслушал — ничего так».

«Дурной сон отставного полковника» (1989 — М)

Согласно восточной мудрости, каждый мужчина должен сделать три вещи: дерево, сына и дом.

Свое дерево я смастерил весной 1987 года. Это было генеалогическое древо свердловского рока. Оформили его две симпатичные студентки Арха, осчастливленные за свои труды билетами на II фестиваль. Дерево красовалось на стене рок-клуба. Отдельные несознательные звукооператоры, не найдя себя на его ветках, тайком сами приписывали свои фамилии…

Чуть позже питерский журналист Андрей Бурлака на страницах лучшего в стране музыкального журнала «РИО» упомянул «генеалогическое древо уральского рока, вычерченное историографом Св. РК Димой Карасюком». Восемнадцатилетний студент, названный таким красивым словом, приосанился — это была почти слава.

В 1991 году на страницах газеты «Рок-хроника», которую мне довелось выпускать, одно рок-дерево мичуринским способом превратилось в три рок-кустарника. Группы плодились, как кусты после дождя, и на их культивацию едва хватало газетных площадей.

Через год, в ходе защиты дипломной работы на тему «Свердловский рок-клуб в зеркале советской прессы», мой рецензент, будущий писатель и критик Вячеслав Курицын, начал свое выступление словами: «Вот и у свердловского рока появился свой историограф!» Красивое слово прозвучало во второй раз.

Несмотря на это выпускник факультета журналистики Уральского университета о музыке надолго забыл. Более двадцати лет я, согласно той же восточной мудрости, занимался в основном домом и детьми.

В начале 2014 года, оглянувшись назад и оглядевшись вокруг, я обнаружил, что музыкальный пейзаж родного края сильно изменился. Некоторые саженцы унесло ветрами на берега Финского залива. Самые упорные побеги за это время вымахали в высокие сосны, чьи кроны мелодично покачивались в вышине. Все пространство у их подножия было густо засажено незнакомыми мне зелеными (и уже не очень) растениями. Следов густых зарослей образца 1980-х почти не просматривалось.

Пришлось срочно переквалифицироваться в археолога. Магнитофонные катушки и кассеты с готовностью доставали из сусеков музыканты. Бережно оцифрованные звуки поместили в самое надежное из хранилищ — выложили в свободный доступ в Интернет. Теперь им не угрожает забвение и тлен — Архив Свердловского рок-клуба, бесплатно скачанный тысячи раз, надежно сохранен для грядущих поколений в сотнях персональных компьютеров по всему миру.

Тут красивое слово «историограф» прозвучало в третий раз. Так меня стали называть ухватившиеся за информационный повод молодые журналисты, у которых словосочетание «Свердловский рок-клуб» вызывало в памяти лишь смутные ассоциации с какой-то подлодкой. Устав объяснять им, что «Трек» и «Урфин Джюс» выпускали свои альбомы не на CD, как выглядел магнитофон и что «литовка» — это не только коса и жена литовца, я понял, что пора делать музей и писать книгу. Большая музейная выставка, посвящённая истории Свердловского рок-клуба, с успехом проработала полгода в Музее истории Екатеринбурга. Книга — перед вами.

Написать её предложил мне пожизненный президент СРК Николай Грахов. Когда я в очередной раз принялся вытрясать из него исторические артефакты, Коля, чтобы направить мою энергию по более безопасному для себя маршруту, спросил: «А почему бы тебе не написать книгу?» — «И действительно, почему?» — подумал я и, отпустив Грахова, принялся обдумывать план предстоящей работы.

А потом случилась неприятность. Написав несколько первых страниц, я ослеп. Два месяца я провел, пялясь в темноту и на ощупь, допрашивая рокеров, имевших неосторожность зайти ко мне в гости. Затем гениальные руки замечательного хирурга Сергея Владимировича Носова позволили мне слегка различать клавиатуру компьютера. Недавно я услышал об индусе, ставящем рекорды по набору текста носом. Не знаю, как насчет темпа, а вот позой при печатании я на него точно похож. Моими глазами, часто руками, а иногда и ногами стали мои любимые жена и дети. Алена, Рома и Катя вычитывали мои жуткие опечатки, декламировали бумажные и электронные документы, ходили по архивам, библиотекам и явочным квартирам. Трое моих ангелов — в не меньшей степени авторы этой книги, чем я сам.

С особой тщательностью я подходил к проверке фактов. Вся устная информация сличалась с документами тридцатилетней давности. Я постоянно прибегал к «механизму общественной контрольной вычитки». После написания очередной части она направлялась на проверку ее героям. Каждая глава хронологической части книги, каждая статья ее энциклопедической части были вычитаны как минимум одним, а иногда пятью-шестью непосредственными участниками событий. Все их замечания и дополнения с благодарностью принимались, проверялись и учитывались.