Юрий Тынянов - Поэтика

3 Ср.: "Мы вступаем, по-видимому, в новую полосу русской прозы, которая ищет новых путей - вне связи с психологическим романом Толстого или Достоевского. Предстоит развитие сложных сюжетных форм - быть может, возрождение авантюрного романа, которого Россия еще не имела" (Б. Эйхенбаум. Молодой Толстой. Пб.-Берлин, 1922, стр. 9; цит. предисловие датировано июнем 1921 г.; ср. его статью "О Шатобриане, о червонцах и русской литературе". "Жизнь искусства", 1924, № 1, стр. 3). Ср. иной взгляд на классический роман у Л. Лунца, видевшего в нем, хотя и "не сильную", фабульную традицию: "Кто до последнего времени занимался композицией Достоевского или Толстого? Критику интересовали проблемы черта и бога, зла и добра. Писателей-последователей - те же философские и социальные вопросы или, в лучшем случае, техника письма, стилистические приемы. А то, что русские романисты, особенно Толстой, бесконечно более дальнозоркие и мудрые, чем Добролюбов и Михайловский, работали над фабулой [...] - этого никто не видел" (Л. Лунц. На Запад! - "Беседа", 1922, № 3, стр. 264).

Ближе к Эйхенбауму взгляд Шкловского: "Русская литература работала над словом, над языком и бесконечно меньше, чем литература европейская, и в частности английская, обращала внимание на фабулу. Тургенев, Гончаров писатели почти без фабулы. Трудно придумать что-нибудь беспомощней по сюжету, чем "Рудин"" (Б. Шкловский. Евгений Замятин. - "Петербург", 1922, № 2, январь, стр. 20). Ср. воспоминания В. Каверина: "То было время, когда Тургенева я считал своим главным литературным врагом. Прошло немного лет, и я стал страницами читать вслух тургеневскую прозу" (В. Каверин. "Здравствуй, брат, писать очень трудно...". М., 1965, стр. 192-193). Глубокий анализ положения романного жанра дан был Мандельштамом, отметившим в статье "Конец романа" бессилие психологических мотивов "перед реальными силами, чья расправа с психологической мотивировкой час от часа становится более жестокой. Самое понятие действия для личности подменяется другим, более содержательным социально понятием приспособления" ("Паруса", 1922, № 1, стр. 33).

4 С. Н. Сергеев-Ценский. Преображение. Роман в 8 частях, ч. 1. Валя. Симферополь, Крымиздат, 1923.

5 Ср. в статье Тынянова "200 000 метров Ильи Эренбурга": "И знаменитый "Хулио", и "Трест" - фельетоны; они распухли и, обманув бдительность читателя, стали романами. Маленькая форма, перед тем как окончательно сдать позицию, притворилась большой формой" ("Жизнь искусства", 1924, №4, стр. 14).

6 Ср. "Святочные рассказы" Зощенко - пародии на литературные шаблоны ("Жизнь искусства", 1924, № 1; перепечатано: "Вопросы литературы", 1968, №10).

7 И. Эренбург. Жизнь и гибель Николая Курбова. М., "Новая Москва", 1923, стр. 149.

8 4-й раздел статьи подтверждает оценку, данную прозе Эренбурга ранее. Ср. прим. 5.

9 Автор обыгрывает название повести и сборника А. Толстого - "Лунная сырость" (Берлин, 1922; то же: М.-Пг., 1923).

10 А. Толстой. Аэлита (Закат Марса). М.-Пг., 1923, стр. 54.

11 Речь идет о романах Э. Берроуза "Принцесса Марса", "Боги Марса", "Владыка Марса", все они вышли в русском переводе в 1924 г. Ср. прим. 2.

12 О Гусеве писали, что в "Аэлите" он один говорит, "все остальные читают" ("Русское искусство", 1923, № 2-3, стр. 63-64). К. Чуковский в статье об А. Толстом, помещенной в том же первом номере "Русского современника", что и "Литературное сегодня", также выделял в романе фигуру Гусева. С суждениями Тынянова ср. в его статье "Словарь Ленина-полемиста" об употреблении А. Толстым слова "земля" в "марсианском" контексте (ПСЯ, стр. 202-203, см. также стр. 78-79); это словоупотребление замечено и в "Тетради примечаний и мыслей Онуфрия Зуева" (вел Е. Замятин) - "Русский современник", 1924, № 1, стр. 347. См. в письме Тынянова к Чуковскому от 23 сентября 1928 г.: "Еду за границу недели через две. Воображаю ее по меньшей мере Марсом и самое малое - Ал. Толстого. Какие-то немцы и башни в голове. Вероятно, ни немцев, ни башен нету" (ГБЛ, ф. К. И. Чуковского).

13 Имеются в виду статьи: Я. Браун. Взыскующий человек (творчество Евгения Замятина). - "Сибирские огни", 1923, № 5-6; А. Воронский. Е. Замятин. - "Красная новь", 1922, № 6. См. также: В. Шкловский. Пять человек знакомых, 1927, стр. 66-67. Ср. отзывы о художественной манере Замятина в письмах Горького 1925 г. к М. Слонимскому и К. Федину (ЛН, т. 70. 1963, стр. 388, 497).

14 Роман был напечатан в Англии в 1924 г. 17 февраля 1924 г. он обсуждался на втором заседании Комитета по изучению современной литературы при ГИИИ (дневниковая запись Эйхенбаума от 18 февраля 1924 г. - ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 245). Характеристика Тынянова, целиком ориентированная на проблемы стиля и жанра, резко разошлась с последующей общей оценкой романа, провозглашенной советской литературной общественностью. В сентябре 1929 г. Исполнительное бюро Всероссийского Союза писателей, а затем общие собрания московской и ленинградской организаций решительно осудили публикацию за рубежом романа Замятина, как и романа Пильняка "Красное дерево" ("Литературная газета", 1929, № 21; см. также письмо Е. Замятина об обстоятельствах публикации и о выходе его из Всероссийского Союза писателей. - "Литературная газета", 1929, 7 октября). В редакционной статье "Уроки пильняковщины" журнал "Жизнь искусства" (1929, 29 сентября, № 39) выразил недоумение по поводу того, что "Булгаковы и Замятины мирно сожительствовали с подлинно советскими художниками слова". 30 декабря 1929 г. общее собрание писателей, оценивая работу современного правления ВССП, поддержало решения правления, осудив романы Е. Замятина и А. Мариенгофа ("Циники") как "антиобщественные проявления в области литературы".

15 Рассказ "Бочка" был помещен в следующем, 2-м номере "Русского современника".

16 Необходимым комментарием к докладу Л. Лунца (см. прим. 3) служит письмо автора к Горькому, где он пересказывает содержание доклада: "Все владеют языком, образом, стилистическими ужимками и щеголяют этим. Но это только доспехи. Главное же, что необходимо сейчас, - это занимательность и идея [...] Я считаю, что разрушение русского романа произошло вовсе не потому, что "сейчас роман невозможен", а потому, что все слишком хорошо владеют стилистическими мелочами и под ними тонет действие, если оно и имеется вообще (так у Всеволода б). "Голый год" Пильняка, по-моему, очень характерное и возмутительное явление. Это не роман, а свод материалов. Фабула требует долгой учебы, многих опытов и эскизов. А все, в том числе и большинство Серапионов, но хотят работать на почти верную - вначале неудачу и движутся по линии наименьшего сопротивления" (цит. до материалам, собранным С. Подольским; см. прим. 7 к рец. на "Серапионовы братья"). В противовес мысли о сугубо "личных" причинах разрушения фабульности Мандельштам, в цит. в прим. 3 статье, ищет объективные основания этих литературных процессов: "Современный роман сразу лишился и фабулы, то есть действующей в принадлежащем ей времени личности, и психологии, так как она не обосновывает уже никаких действий. [...] Очевидно, силою вещей современный прозаик становится летописцем, и роман возвращается к своим истокам - к "Слову о полку Игореве", к летописи, к агиографии, к Четьи Минеи. Снова мысль прозаика векшей растекается по древу истории, и не нам заманить эту векшу в ручную клетку". Внимательно наблюдающая, регистрирующая позиция относительно форм развития прозы, принятая поэтом, сродни позиции Тынянова.