Генри Миллер - Книги в моей жизни

Одно из самых устойчивых впечатлений о Палестине связано у меня с его рассказом о человеке, который вернул иврит в число живых языков*. Несомненно, всегда есть кто-то "первый", когда речь идет о возрождении мертвых языков. Но кто остановится, чтобы подумать об этом первом челове

Элиезер Бен-Иегуда. Он также составил первый словарь иврита, включавший примерно 50 тысяч слов (примеч. автора).

ке в связи с баскским, гэльским, валлийскими и другими, столь же странными языками? (Возможно, они никогда не были "мертвыми" полностью.) Тем не менее иврит возродился при жизни нашего поколения - и только благодаря человеку, который просто стал преподавать его своему четырехлетнему сыну. Нет сомнений, что до этого прославленного мгновения было много разговоров о возрождении. Но кто-то должен был претворить слово в дело. Такое событие всегда походит на чудо...

У этого события есть продолжение - небольшой анекдот, который Шац рассказывает с таким удовольствием, что я не могу умолчать о нем. Речь идет об одном из артистов знаменитой труппы "Габима", прибывшей в Палестину из России, где иврит звучал только со сцены (и в синагоге). Вдруг этот человек слышит, как мальчишки на улице ругаются и божатся на древнем языке. "Теперь я знаю, что это живой язык!" - воскликнул он. Эта история подтверждает мою мысль о том, что каждый раз язык возрождается через усвоение вульгарных элементов и включение самых простонародных оборотов. Все питается от корней.

"Скажи мне, Лилик, - спросил я, когда мы уже приближались к дому, почему твой отец назвал свою школу именем Веселиила? В честь тебя - или, наоборот, ты был назван в честь школы?"

Он рассмеялся.

"Ты, конечно, знаешь, что это означает "в тени Господней". Но это всего лишь буквальный смысл".

Он помолчал, а затем лицо его расцвело улыбкой. Внезапно он разразился тирадой на иврите - и речь его звучала как некое заклинание.

"О чем ты говоришь?" - спросил я.

"Читаю стихи из "Исхода"... о Веселииле. Он был пер вым скульптором, ты не знал этого? И, в сущности, больше того. Ты мог бы назвать его первым художником. Читай Библию! Найди то место, где говорится о Ковчеге Завета. Это же по твоей части. Замысловато, поэтично, точно и бесконечно..."

На следующее утро я последовал его совету. И первое упоминание о нашем дорогом Веселииле обнаружил в 31 главе "Исхода", которая начинается так:

"И сказал Господь Моисею, говоря: Смотри, Я назначаю именно Веселиила, сына Уриева, сына Орова, из колена Иудина;

И Я исполнил его Духом Божиим, мудрос-тию, разумением, ведением и всяким искусством, Работать из золота, серебра и меди, Резать камни для вставливания и резать дерево для всякого дела..."

Я читал не отрываясь: о создании скинии и ковчега откровения, о жертвеннике всесожжения, о святости Субботы, о скрижалях каменных, на которых было написано перстом Божиим... И я дошел до 35 главы "Исхода", где говорится: "Сделайте от себя приношение Господу; каждый по усердию пусть принесет приношение Господу, золото, серебро, медь, шерсть голубого, пурпурового и червленого цвета, и виссон, и козью шерсть, кожи бараньи красные, и кожи синие, и дерево ситтим, и елей для светильника, и ароматы для елея помазания и для благовонных курений..." Я читал не отрываясь, и меня пьянила музыка этих слов, ибо воистину были они замысловатыми и чудными, точными и поэтическими, летучими и плотными - и все это написано было о Веселииле и "соработниках" его. И я погрузился в глубокие раздумья, поражаясь мудрости Бориса Шаца, отца Веселиила: с каким любовным терпением, с каким героическим упорством трудился он, дабы сделать сынов Израиля умелыми, ловкими и способными к любому ремеслу, любому искусству - даже искусству Хубала. И я понял, что сын его с колыбели впитал эту мудрость и знания, эту способность изобретать самые любопытные занятия. И я мысленно прошептал: "Благословенно имя твое, Веселиил, ибо внесено оно на скрижали завета, заключенного между нами!"

Вот это, дорогой Леден, уже настоящий конец! В странствии нашем к книгам детства мы достигли Книги Книг, Ковчега и Завета. Успокоимся же на этом в мире и согласии.

... Ваш друг

Генри Миллер

20 мая 1950 года

XIII

чтение в уборной

ЕСТЬ ОДНА ТЕМА, СВЯЗАННАЯ С ЧТЕНИЕМ КНИГ, которую я считаю достойной обсуждения, поскольку речь идет о широко распространенной привычке, и о ней, сколько мне известно, почти ничего не написано. Я имею в виду чтение в уборной. Подростком, в поисках безопасного места, где можно было бы наслаждаться запретными классиками, я часто укрывался в туалете. Став взрослым, я уже никогда в уборной не читал. Если мне нужно найти спокойное и тихое место, я беру книгу и ухожу в лес. Не знаю лучшего места для чтения хорошей книги, чем лесные заросли. Предпочтительно на берегу какого-нибудь ручья.

Я тут же слышу голоса протеста. "Не всем так повезло, как вам! Мы работаем, ездим на работу и с работы в переполненных трамваях, автобусах, поездах метро - у нас ни единой свободной минутки нет".

До тридцати одного года я тоже был "трудящимся". Именно на этот ранний период приходится большая часть прочитанного мною. И я всегда читал в тяжелых условиях. Помню, как меня выставили за дверь, поймав за чтением Ницше, тогда как мне нужно было составлять почтовый каталог - тогдашняя моя работа. Какое счастье, что меня прогнали, думаю я теперь. Разве не был для меня Ницше гораздо важнее, чем любой каталог?

За полных четыре года, по дороге в офис Портлендской Цементной Компании, я прочел самые "толстые" книги. Читал стоя, держась за ремень, со всех сторон зажатый такими же пассажирами, как я. Во время этих поездок в "надзем-ке" я не только читал, но и заучивал наизусть длиннейшие отрывки из этих массивных, очень даже массивных томов. По крайней мере это было хорошим упражнением на концентрацию внимания. На этой работе я часто засиживался допоздна, обычно без ланча: не потому, что мне хотелось читать вместо обеда - просто у меня не было денег на ланч. По вечерам, едва проглотив ужин, я отправлялся на улицу, к приятелям. В те годы - и еще много лет спустя - я редко спал больше четырех или пяти часов в сутки. И, однако же, я прочел множество книг. Повторяю, что книги эти были - во всяком случае для меня - самыми трудными, а не самыми легкими. Я никогда не читал с целью убить время. И редко читал в постели - разве что плохо себя чувствовал или прикидывался больным, чтобы порадовать себя небольшими каникулами. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что я всегда читал в самом неудобном положении. (Как я выяснил, именно в таком положении пишет большинство писателей и рисует большинство художников.) Но все, что я прочел, впиталось в меня. Смею сказать, что когда я читаю, то читаю с нераздельным вниманием, включая все способности, которыми я обладаю. Когда я играю, происходит то же самое.