неизвестен Автор - Литературный текст (Проблемы и методы исследования)

Моделируя Дзэн, БГ констатирует мгновение просветления:

Ты слышишь стук сердца -Это коса нашла на камень9

и дает описание его следствия:

И нет ни печали, ни зла,

Ни гордости, ни обиды.

Есть только северный ветер.

"Этот момент представляет собой то, что называют "абсолютным настоящим" или "вечным теперь". Это абсолютная точка времени, где нет ни прошлого позади, ни будущего впереди... Фактически это и есть тот самый момент, что означает жизнь саму по себе"10.

Таким образом, лирической доминантой текста становится образ ветра, "сдвиг" в его смысловой наполненности, "мерцание" его смы(129)слов: "разбушевавшаяся стихия" > "вечность, непрерывное течение жизни" > "постижение истины".

Однако едва ли не большую смысловую нагрузку в тексте нес условный союз "если":

Есть только северный ветер,

И он разбудит меня,

Если взойдет звезда Аделаида.

Рефлексия - свойство рационального мышления - разрушает Дзэн, ставя под сомнение перемены, произошедшие в сознании лирического героя.

Итак, следует констатировать расширение границ интертекстуальности рок-поэзии. Она апеллирует не столько к литературному своему "окружению" (прошлому и настоящему), сколько к более широкому культурному фону, соотнося и сталкивая между собой в пределах единого художественного образа самые разные национально - культурные реалии.

Е.П. БЕРЕНШТЕЙП. АВАНГАРД КАК ЖЕРТВА ДАНИИЛА(У) ХАРМСА(У)

г. Тверь

Авангард, пока он авангард, хочет, чтобы его ругали. Театральность, а точнее, перформативность - атрибутивное его качество, имеющее провокационный характер. И дело тут не в эпатировании "буржуазного обывателя" и, тем более, не в революционности (вот уж лазейка для марксоидальных критиков), а в обычном для подростка пубертатного возраста задиристом самоутверждении путем битья стекол в домах и т.д.

Отсюда - декларативность и риторичность авангарда, в котором нередко удельный вес манифестов в стихах и прозе превышает качество собственно стихов и прозы.

Авангард, пока он только авангард, агрессивен. Агрессивность эта абстрактно-космична и попахивает нарциссизмом крыловской Моськи. И дело тут не во всемирности притязаний, а в том, что такой авангард не ставит перед собой подобной цели, да и не желает ставить какие-либо цели.

Авангард нигилистичен. Он "над всем, что сделано ставит "nihil" (В. Маяковский), наивно полагая, что это "все" тут же развалится и канет в небытие: логика питекантропа, коего вдруг осенило, что он не только "питек", но и чуть-чуть "анроп(ос)". Поэтому "все, что сделано", как напоминающее о том, что он все-таки "питек", вызывает обиду и злость. Кстати, авангард любит кокетливо кичиться необразованностью. Авангард вступает в борьбу со всеми, как он считает, априорными, т.е. подавляющими свободу самовыражения, смыслами, не желая конструировать новые. В страхе перед "априоризмом" мы бедную "лилию" на "еуы" заменяем1.

Авангард, пока он все еще авангард, деструктивен. Начиная с декларативного разрушения устоявшейся системы ценностей, авангард обрушивается и на знаковую систему, которая воплощает эти ценности, и в конечном итоге на весь мир, который так или иначе является и источником, и объектом приложения аксиологических мерок. (131)

Авангард зиждется на технологизме, т.е. открытой демонстрации приемов вышеозначенной деконструкции (см. у того же А. Крученых "Сдвигологию русского стиха)"2. В соответствии с этим вполне логично и то, что авангард, пока он только авангард, "стесняется" быть эстетичным. И дело здесь не в балансировании между категориями "прекрасное - безобразное" и даже не в анти-эстетической браваде или показном презрении к "красивому" (Д. Бурлюк: "Красота кощунственная дрянь"3; В. Маяковский: "Позднее я узнал, что это поэтичность (про стихи Лермонтова. - Е.Б.), и стал ее тихо ненавидеть"4 и т.п.), а в утверждении внеэстетических целей творческой деятельности (технологических, социальных, лабораторно-экспериментальных, игровых и т.д.). Это ведет к чрезмерному увлечению натурализмом - не в духе Тэна или Золя, а в форме навязчивого притягивания к "тексту" элементов из заведомо и подчеркнуто нехудожественной сферы (коллаж и т.п.) Таким образом, жизнь и искусство не столько меняются местами, сколько взаимно аннигилируются, распадаясь на хаотические элементы, которыми весело и вроде бы непринужденно играет авангард, строящий и тут же рушащий свои "композиции" из песка.

Авангард всегда вторичен. Сколько бы и кого бы он не сбрасывал с "парохода современности", он сознает, что сам пароход построен не им (см , например, полемику о "пассеизме" между Ф.Т. Маринетти и русскими футуристами5). То по-ученически, то вульгарно-цинично он пользуется "инструментарием", доставшимся ему по наследству. К примеру, в ранних хлебниковских "сонно-мнимой грезы неголь" и "узывностынь мечты" явное желание "перебальмонтить" Бальмонта. К тому же, пароход пароходом, но ведь нужно найти себе предшественников (см., например, "Манифест сюрреализма" А. Бретона6).

Авангард, если он только авангард, задорен и весел. Непосредственность и физиологичность юмора как бы уравновешивают избыточную патетичность. Юмор авангарда тотален и совершенно не обязательно смешон (среди бретоновских характеристик сюрреализма есть и "несмешные шутки"), поскольку связан с радостным ощущением того, что всеобщая деконструкция приводит элементы к неисчислимо странным и забавным сочетаниям. Этот юмор физиологичен в первую очередь потому, что упомянутые элементы оказываются, пусть на миг, не механически рядоположены, а органичны (хоть и иллюзорно). (Показательно давнее свидетельство Евг. Евтушенко ("Под кожей статуи свободы", 1969) о нравящихся ему картинах С. Дали: "Например, горящие жирафы. Я не понимал, почему и зачем они горели, но это они делали здорово"7.)

А теперь ответим: как не любить авангард - этого капризного. избалованного, непредсказуемого, деятельного и веселого ребенка? Вот и любим...

Авангард действительно поднимает голову, когда "старый мир" дает слабину; но как только последний восстанавливает силы, напи(132)тавшись, кстати, свежими соками авангарда, то авангард либо гибнет (и в прямом и в переносном смысле), либо взрослеет и покрывается классической патиной "Я не люблю своего стиля до 1940 года"8 (почему не до 1922? - Е.Б.), - проболтался впавший "в немыслимую простоту" Б. Пастернак. Ну и дурак: там хоть была "сплошавшая белая бездна"!

Излетом русского авангарда стало ОБЭРИУ. Скорее даже, это конец "классического" авангарда и начало литературного "андеграунда", поскольку "сверху" был "Чиж", "Еж", сказки Ш. Перро и т.п., а "снизу" - все прочее. ОБЭРИУ не было литературной группой в привычном смысле. Характерно, что двадцатилетний недоучка Александр Введенский, желая вступить в союз писателей в 1924 г., еще никак не заявив о себе, уже аттестовал себя гордым словом "футурист"9.