Анатолий Анисимов - Компьютерная лингвистика для всех - Мифы, Алгоритмы, Язык

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал в этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал, при содействии луж порождает эффект изобилья. Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя. Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, — Это чувство забыл я (110).

ДРЕВНИЕ, ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА

Давние времена, когда мифы еще ждали своего появления. Человек, смутно осознающий свой разум, задумчиво вглядывается в зеркальную гладь лесного озера. В нем отразилась простая картина мира. Вот лес. Вот небо. Вот облака. А вот и сам человек. Он

— ------------=

(110) Бродский И. Конец прекрасной эпохи // Нева.- 1989. — Э 4.

— ------------=

пристально всматривается в эти первые знаки, и ему казалось, что сейчас раскроется какая-то тайна. Он что-то чертит на прибрежном песке. Подул ветер. Задрожала вода, бесконечным количеством солнечных отражений разрушив простую картинку. И уже ничего не разглядеть в этом зеркале мира. Все меняется, дрожит, искажается. Направляясь к своим кострам, человек решил вернуться ночью, чтобы посмотреть на отражения звезд. А набежавшие волны надежно стерли первые имена, которые чертил человек. Вернемся к историческому анализу структуры мысли. Как уже подчеркивалось ранее, мышление возникло как механизм опережающего анализа отдельного акта движения. Человеческий разум отсчитывает свою историю с того момента, когда непрерывном действии он стал узнавать отдельные его составляющие части. Их всего три: источник действия (охотник), сам акт действия и его направленность (жертва). Звуковое выражение этой ситуации и составило первые предложения. Узнаем: подлежащее-сказуемое-дополнение. Трудно сказать, какие части действия стали узнаваться первыми. От этого зависит, что появилось раньше — глагоолы или существительные. Об этом часто спорят филологи. Возможно, вначале стали узнаваться существительные, обозначающие жертву, затем действия и, наконец, их источник. Есть некоторые доводы в пользу такого порядка становления человеческого мышления и языка. На древних наскальных рисунках сцены охоты появились позже изображений отдельных животных, на которых охотился человек. И только потом появились рисунки хищников и богов. Вначале язык был неразрывно вплетен в ткань бытия. Слова вырастали в оболочки вещей, а мир приобрел новое обозначающее измерение. Все новые фигуры мира раскрывались в этом растущем пространстве, возникали новые имена, стабилизировались порождающие конструкции языка. Вещи освещались словами, и в этом едва зарождавшемся свете Вселенная уже разглядывала свои отражения. Разуму, научившемуся рациональному мышлению по типу охотник и его жертва, было недостаточно простого выделения частей действия. Он начинает применять тот же прием для комментирующих уточнений этих отдельных частей. Эти комментарии в свою очередь также могут уточняться. Здесь свои «охотники» и «жертвы». Возникает сложный способ отражения действительности, в котором слова сцепляются друг с другом в динамическом процессе постоянного уточнения основных едйниц узнаваемого действия. Как на проявляющейся пленке, сначала выступают смутные пятна, затем они приобретают точные очертания, появляются детали, детали деталей и возникает все более точная фотография действительности. Время проявления такой «пленки» — века и, если ждать еще дольше, то проявятся новые неизвестные детали. Правда, старые подробности могут стереться от передержания в проявителе. Поэтому с развитием языка картина мира меняется, возникает новое восприятие действительности, раскрываются новые детали, но может утратиться то, что было когда-то хорошо знакомым. И только иногда в снах возвращаются мифы, драконы, первобытное звездное небо и первые слова. Раннее конкретное мышление требовало точного описания объекта рассмотрения. Поэтому вначале язык (и мышление) развивался в плане развития уточняющих комментариев отдельных простых частей предложения. Получаются яркие описания подробностей в сочетании с не очень сложной структурой предложения. Такой стиль еще сохранился в поэмах Гомера. В любом месте «Илиады» или «Одиссеи» встречаются многочисленные уточнения и комментарии главных единиц предложения.

Рек — и оружия с тела, дымящиесь кровью, сорвавши, Отдал клевретам своим Менелай, предводитель народов; Сам же, назад обратяся, с передними стал на сраженье.

Илиада, песнь тринадцатая

Тою порою Патрокл предстал Ахиллесу герою, Слезы горячие льющий, как горный поток черноводный Мрачные воды свои проливает с утеса крутого.

Илиада, песнь шестнадцатая

В «Одиссее» наиболее ярка подробная сцена убийства женихов. Так и видишь льющуюся кровь, полет копья, слышишь крики мечущихся женихов, свист стрел Одиссея. Нынешние опытные мастера слова также уточняющими комментариями и простыми схемами предложений добиваются образного представления событий. Так, например, пишет В. Астафьев:

"Рукава красной, со ржавчиной рубахи на нем были до локтей закатаны, на руках, загорелых до запястий, изборожденных наколками, поигрывали браслеты, кольца, печатки; модерновые электронные часы светились многими циферками на обоих запястьях; в треугольнике вольно расстегнутого ворота рубахи на темном раскрылье орла поигрывал крестик, прицепленный к мелкозернистой цепочке, излаженной под золото; нежно-васильковый пиджак со сверкающими пуговицами, с бордовыми клиньями в талии — одеяние жокея, швейцара или таможенника не нашей страны, — где-то недавно «занятый», то и дело сваливался с плеч" (111).

В эпоху Ренессанса слова приобретавт таинственную власть над вещами. Расцветает магия, произносятся заклинания, ищутся сходство и подобие вещей.

"В XVI веке реальный язык — это не единообразная и однородная совокупность независимых знаков, в которой вещи отражаются словно в зеркале, раскрывая одна за другой свою специфическую истину. Это, скорее, непрозрачная, таинственная, замкнутая в себе вещь, фрагментарная и полностью загадочная масса, соприкасающаяся то здесь, то там с фигурами мира и переплетающаяся с ними, вследствие чего все вместе они образуют сеть меток, в которой каждая может играть и на самом деле играет по отношению ко всем остальным роль содержания или знака, тайны или указания. Взятый в своем грубом историческом бытии, язык XVI века не представляет собой произвольную систему; он размещается внутри мира и одновременно образует его часть, так как вещи сами по себе скрывают и обнаруживают свою загадочность как язык и так как слова выступают перед человеком как подлежащие расшифровке вещи. Великая метафора книги, которую открывают, разбирают по складам и читают, чтобы познать природу, является лишь видимой изнанкой другого, гораздо более глубокого переноса, вынуждающего язык существовать в рамках мироздания, среди растений, трав, камней и животных" (112).