Александр Флоря - Русская стилистика - 2 (Словообразование, Лексикология, Семантика, Фразеология)

Ю. Карякин. "Ждановская жидкость", или Против очернительства

Старое специальное выражение "ждановская жидкость" было возрождено в 40-е гг. в новом специфическом значении, о котором говорит Карякин: идеология и практика удушения культуры, связанные с именем А. Жданова и шире - со сталинским тоталитаризмом. Однако и сам Карякин вызывает к жизни словосочетание, уже ставшее крылатым после ресемантизации, а затем забытое. И у Карякина оно употребляется в другом значении: тоталитарная идеология как таковая, включая неосталинизм - напр., письмо Н. Андреевой. В середине "перестройки" именно это - карякинское - выражение стало довольно модным в "демократических" кругах.

Иногда изменяется коннотация фразеологизмов, когда первоначально явно отрицательные по смыслу обороты становятся семантически нейтральными или даже положительными. Напр.: "То же самое и в сфере политики. Как страдала наша интеллигенция от того, что в СССР ей не позволяли многопартийные игры. Казалось, вот только разрешат - и, как черти из табакерки, выпрыгнут искрящиеся идеями, устремленные в будущее партии. Что же мы видим? Немцова!" (С.Г. Кара-Мурза. Матрица-2003 // Литературная газета. - 2002. № 52. - С. 2). Если здесь употребление оборота, первоначально обладавшего негативной коннотацией, еще можно мотивировать ироническим тоном, то в следующей цитате оборот, тоже относящийся к бесам, вообще теряет дурной смысл: "Русский характер - это не только "маленький человек", Акакий Акакиевич, но и "большой человек" - древний князь, гордо бросающий "Иду на вы", победитель Мамая Дмитрий Донской, казачий атаман Ермак, императрица Екатерина Великая, Суворов - имя им легион" (А.В. Гулыга Русская идея и ее творцы. - М., 1995. - С. 18). Заметим, что оба автора - люди религиозные.

В литературе и публицистике чужие слова могут обыгрываться путем различных сдвигов в оформлении. Напр., очень типично превращение утверждения в вопрос, как в заголовках М. Геллера: "Есть такая партия?" или "А прошлое ясней? Ясней? Ясней?" - здесь выражается сомнение. В сущности, то же самое можно сказать и об уже названном заголовке "Хотят ли русские войны?". Вопросительный знак, конечно, стоит и у самого Е. А. Евтушенко, но у него это негативно-риторический вопрос, т. е. отрицание, не требующее аргументов, потому что главный аргумент самоочевиден: русские, разумеется, войны не хотят, потому что хорошо помнят Великую Отечественную. Однако современное общество почти не помнит ее, не говоря о гражданской войне, оно резко поляризовано и озлоблено, и то, что для Евтушенко было аксиомой, сейчас уже не бесспорно. Что касается другой упомянутой формулировки - "Где право, где лево?", - то Геллер поставил знак вопроса, отсутствующий у Н. В. Гоголя, но в данном случае не поставил саму формулировку под сомнение, как в перечисленных случаях, а лишь применил ее к другой ситуации.

С большой художественной силой тем же приемом пользуется М. И. Цветаева в "Диалоге Гамлета с совестью":

- На дне она, где ил

И водоросли. Спать в них

Ушла, - но сна и там нет!

- Но я ее любил,

Как сорок тысяч братьев

Любить не могут!

- Гамлет!

- На дне она, где ил:

Ил! ... И последний венчик

Всплыл на приречных бревнах ...

- Но я ее любил,

Как сорок тысяч...

- Меньше

Все ж, чем один любовник.

На дне она, где ил.

- Но я ее

любил??

Возможна передача лишь части хорошо известной цитаты. Пример такого рода - уже упомянутое заглавие статьи М. Геллера "Минус советская власть" (правда, это не частичная цитата, а реминисценция). Другое заглавие его же статьи - "Беззастенчиво": обыгрывается скандально известное заявление К.Н. Леонтьева "Нужно властвовать беззастенчиво" (т.е. власть, в силу своей божественной природы, может чинить любой произвол, не считаясь ни с кем и ни с чем, - заявление, чрезмерное даже для полицейского государства второй половины XIX в.).

У Б.Л. Пастернака в поэме "Девятьсот пятый год" глава "Детство" начинается словами "Мне четырнадцать лет". А.А. Вознесенский, чьи молодые годы прошли в общении с Пастернаком, назвал свои художественные мемуары "Мне 14 лет" - графическое различие в данном случае, указывая на преемственность (поскольку цифровая запись синонимична буквенной), в то же время разграничивает воспоминания разных людей. Можно было бы предположить, что это различие разграничивает человеческие характеры: Пастернак более привержен к словам, Вознесенский - к числам, но, возможно, это и преувеличение.

Фигура умолчания (апосиопесис)

Наши читатели еще помнят шок, пережитый ими несколько лет назад" после выхода в СССР романа Э. Лимонова "Это я, Эдичка!", где не было почти ни одного предложения без мата. Потом автор утверждал, что "Эдичка" - это не он, а совершенно другое лицо с тем же именем, приме-тами и биографией и что нецензурная стилистика романа порождена исключительно художественной необходимостью. Впоследствии, когда были опубликованы роман "Палач" и др. произведения писателя, выяснилось, что таковые необходимости у него обыкновенны, т.е. что обойтись без мата он не может.

Иначе поступает другой, не менее знаменитый, представитель советского анде(р)граунда:

Первое издание "Москва-Петушки", благо было в одном экземпляре, быстро разошлось. Я получил с тех пор много нареканий за главу "Серп и Молот Карачарово" и совершенно напрасно. Во вступлении к 1-му изданию я предупредил всех девушек, что главу "Серп и Молот - Карачарово" следует пропустить, поскольку за фразой "И немедленно выпил" следует полторы страницы чистейшего мата, что во всей этой главе нет ни единого цензурного слова, за исключением фразы "И немедленно выпил". Добросовестным уведомлением этим я добился только того, что все читатели, в особенности девушки, сразу хватались за главу "Серп и Молот - Карачарово", даже не читая предыдущих глав, даже не прочитав фразы "И немедленно выпил". По этой причине я счел необходимым во втором издании выкинуть из главы "Серп и Молот - Карачарово" всю бывшую там матерщину. Так будет лучше, потому, что, во-первых, меня станут читать подряд, а во-вторых, не будут оскорблены.

Вен. В. Ерофеев. Москва-Петушки

В романе это выглядит так:

Серп и Молот - Карачарово

И немедленно выпил

Карачарово-Чухлинка.

Понятно, что если бы Ерофеев обрушил на читателей лавину нецензурщины, то добился бы очень сомнительного результата. Фигура умолчания, или "минус-прием", в данном случае работает как гипербола. Автор намекает, что мат был не просто многоэтажным. Это целая Вавилонская башня, воспроизвести которую невозможно, поскольку язык автора "смешался".

В той же книге Венедикт Ерофеев разыгрывает читателей не менее остроумно:

Вы, конечно, спросите, вы, бессовестные, спросите: "Так что же, Веничка, она ....................................?" Ну, что вам ответить? Ну, конечно, она ..........................!