Константин Фрумкин - Философия и психология фантастики

Психотерапевтическую функцию фантастики вполне уместно сравнить с аналогичной функцией религии - тем более, что фантастика так часто пересекается с последней. Во всяком случае, оба этих культурных института добиваются своих целей с помощью "удвоения реальности", т. е. создания представлений об ином, лучшем и невидимом из повседневности мире. По мнению Александра Гениса, фантастику роднит с теологией то, что они обе "призваны преступать иные пределы, те, что отделяют нашу реальность от не нашей" 105). Фантаст Кобо Абэ называл фантастику мифологией, в которой боги умерли, но если боги умерли, то в силу вступает тезис, выдвинутый немецко-испанским философом Бенно Хюбнером по поводу соотношения религии и искусства. По словам Хюбнера, "если содержание для веры безразлично, а форма, эмоциональность существенны, тогда эмоциональные события могут происходить и без содержания, без истины, тогда душа может приводиться в движение и без Бога, а именно благодаря искусству, художникам" 106). То есть искусство способно на психологическое воздействие, аналогичное воздействию религии.

Особо следует сказать о технической фантастике, чья задача в основном сводится к демонстрации возможных будущих достижений техники. Техника по большей части и сама есть инструмент реализации человеческих желаний, во всяком случае возникновение техники подчинено именно этому импульсу. Поэтому в технической фантастике мы имеем сложную диалектику двух смысловых пластов: с одной стороны, мы имеем демонстрацию технических устройств, предназначенных избавить человека от нереализованных желаний, с другой стороны, сам акт такой демонстрации есть в некотором роде особого рода психотерапевтическая техника, воплощающая и утоляющая человеческие желания. То есть техническая фантастика - это психотерапия средствами литературы, а одновременно - литература о психотерапии средствами техники. На этом основании техническую фантастику можно было бы назвать "исполнением желания в квадрате". Фантастика фантазирует о развитии техники. Но развитие техники, и говоря шире - развитие цивилизации сами во многом подчинены человеческим желаниям и потребностям, которые можно считать психическим локомотивом мирового прогресса. Техническая фантастика возникает на разрывах между материальным прогрессом и желанием, - но надо осознавать, что эти разрывы возникают не потому, что Прогресс и Желание идут в разные стороны, а только потому, что они идут с разными скоростями - желание всегда обгоняет. Техническую фантастику можно понимать как мысленное предвосхищение исполнения желаний в процессе развития цивилизации. Те негативные последствия исполнения желаний, о которых мы читаем в фантастике, в принципе вполне аналогичны соответствующим негативным последствиям в реальной жизни. Технические открытия и фантастические грезы есть разновидности некоего общего вида акций, который можно назвать "работой человечества со своими желаниями". Об этом вполне точно писала Ханна Арендт: "Наука лишь воплощает в жизнь человеческие мечты, и она лишь подтвердила, что сны не обязательно должны оставаться фантазией. Простой обзор научно-фантастической литературы, странным безумием которой, к сожалению, до сих пор никто еще всерьез не встревожен, мог бы показать, насколько последние новинки здесь идут навстречу именно желаниям и сокровенной тоске масс" 107). Вячеслав Рыбаков выдвинул предположение, что фантастика, будучи более древней формой словесности, всегда оперировала коллективными целями и желаниями, в то время как реализм возник тогда, когда первобытный "коллективный субъект" оказался расчлененным, и интересными стали индивидуальные мысли и чувства108).

Реализация человеческих желаний в воображении уже сама по себе ставит вопрос о том, возможно ли их исполнение в реальной действительности. Фантастика воплощает собой одновременно отрицательный и положительный ответ на этот вопрос, и два ответа находятся в не снимаемом, хотя и диалектически плодотворном противоречии. Можно сказать, что реализуемость/нереализуемость человеческих желаний есть фундаментальная антиномия фантастики.

С одной стороны, рациональное мышление предполагает, что желание не могло появиться случайно, никак не связанное с возможностями бытия. Правильно сформулированный вопрос, как известно, уже содержит в себе половину ответа, и точно сформулированное желание уже предполагает возможность его удовлетворения. Сама представимость объекта желаний является в глазах человека как бы свидетельством того, что желание может быть исполнимо. Еще Жюль Верн говорил: "Все, что человек способен представить в воображении, другие сумеют претворить в жизнь"109). Это свойство желаемого имеет место по крайней в мере в той степени, в какой оно является проявлением более общего онтологического принципа, прекрасно сформулированного Михаилом Эпштейном: "Сама мыслимость предмета уже заключает некое условие его возможности, поскольку, по определению Лейбница, возможное - это то, что не содержит противоречивого, то есть А = не-А, а основной закон мышления как раз и требует избегать такого противоречия" 110). Желаемое - мыслимо и, следовательно, возможно. Ну а возможность с помощью фантастики наглядно изобразить исполнение желания является дополнительным свидетельством в пользу этого же оптимистичного тезиса. Подражая Канту, можно сказать, что возможность исполнить желания есть априорный принцип фантазии, который она законодательно предписывает не внешнему миру, но самой себе.

Право говорить о том, что у измышленных фантастами грез есть потенциал реализуемости, вытекает просто из логики цивилизационного процесса. Глобальные процессы развития предельно практичны - они используют в свою пользу все феномены, в том числе и фантастику. Здесь стоит вспомнить старую теорию Теодюля Рибо, в соответствии с которой процесс использования воображения обществом включает в себя три фазы - "намеченное воображение", "выясненное воображение" и "воплощенное воображение". На первой стадии воображение проявляется в виде грез, никак не сдерживаемых представлениями о реальности. На второй стадии воображение уже напрямую изучает реальность и проявляется в виде научных и философских гипотез. На третьей стадии воображение руководит практикой. Фантастика относится к первой фазе, она является разновидностью "намеченного воображения", в ней нет никакой практичности, она еще не принимает в расчет требования реальности. Тем не менее, и в этой форме она представляет собой раннюю стадию общественной практики. Во-первых, на стадии грез уточняются и формулируются потребности и цели человека. Чтобы воплощать человеческую мечту, надо знать, о чем именно человек мечтает. Самолет не был бы построен, если бы сказка коврами-самолетами и летающими демонами не сигнализировала о том, что у людей есть потребность в полетах. Во-вторых, "грезовую" форму воображения можно рассматривать как своеобразный мозговой штурм, во время которого способы решения проблем придумываются при максимальной раскованности воображения, которое не смущается ни отсутствием знаний, ни смелостью и безумием гипотез. Таким образом, хотя взятые в изоляции фантастические образы и далеки от практики, но в масштабе цивилизационного процесса они находятся у самого корня практики, они является часть деятельности, удобряющей почву для дальнейшего появления более практичных гипотез. Фантастика далека от практики, но не бесконечно далека, просто она относится к ранней стадии практики.