Нина Барановская - По дороге в Рай…

Лицо сына. Лицо мужа. Милые лица моих друзей. Каким-то краем заторможенного, оцепеневшего моего мозга проходила фраза: они все там. Там - это у Мариинского дворца или на Дворцовой площади в Питере, это у "Белого дома" в Москве. Я не то чтобы думала все время об этом. Это просто жило во мне. Как какое-нибудь мелкое паразитирующее животное. Съедало меня изнутри. Я не ждала, нет. Я тихо погибала от ожидания. Может быть, кому-нибудь это покажется смешным - ведь все кончилось быстро. Но кто знал тогда, что так все кончится? Пусть это кому-нибудь покажется смешным, но я теперь понимаю, я знаю теперь, как ждали отцов, братьев, сыновей, мужей с войны, сходя с ума от самого тяжкого - неизвестности…

Они приехали под вечер 21-га. Счастливые. Муж сказал "Мы победили!" И это не показалось мне ни патетическим, ни смешным. Я тоже была счастлива. Впервые за многие дни. Или годы? И не только потому, что вернулись мои мальчики. И не только потому (да простит мне Бог!), что среди фамилий погибших в Москве, я не услышала знакомых фамилий. Не спешите упрекать меня в бессердечии. Как у всех, душа моя содрогнулась, когда стала известно о гибели московских ребят. И все же, все же…

Не только я, наверное, многие чувствовали себя счастливыми в те августовские дни. Потому что оказалось, что нас так и не сумели превратить в жующих скотов. Что не все колбаса да масло. Что еще не разучились "стоять всем миром" - за волю, за достоинство свое. Что мы все-таки (прав Шевчук!) "не быдло - народ".

И вот тогда, в те августовские дни, я отбросила все сомнения. Я знала, что напишу-таки эту маленькую книжку.

Тысячи и тысячи молодых людей стояли в цепях у Белого дома в Москве, тысячи и тысячи пришли в Питере на Дворцовую. Это она, та самая молодежь, которую обвиняли во всех смертных грехах, отстояла свободу. Она, воспитанная во лжи, пошлости, серости, она, зубрившая аксиомы о партийности литературы и даже естественные науки изучавшая с точки зрения марксизма-ленинизма, она… Она, слушавшая песни Шевчука и Цоя, Кинчева и Гребенщикова, Макаревича и Науменко, Сукачева и Ревякина… Это все она.

И пусть книжка окажется субъективной. Какой же еще она может быть? И пусть в ней будет не вся правда. И все-таки - пусть будет эта книжка. Об одном из самых близких мне людей. О человеке сложном и противоречивом порой, но всегда последовательном в том, что касается достоинства и свободы личности. "А рабом я никогда не буду, даже рабом Божьим", - так сказал он в одном из своих интервью много месяцев тому назад. И я знаю, что в слезах, которые проливали матери в те три августовских дня, отпуская своих сыновей на митинги и баррикады, есть и его высокая вина. Поэтому прочь сомнения, и пусть будет эта книжица.

И еще.

Мы встретились с Костей спустя несколько дней после переворота. Этот август был действительно роковым. И встретились мы по скорбному поводу - на похоронах Миши Науменко, Майка. В тот же вечер Костя должен был уехать в Москву на концерт "Рок на баррикадах". Поэтому, несмотря на самое неподходящее время для деловых разговоров, я вынуждена была напомнить ему про тексты, которые он обещал дать для этой книжки.

- А может быть, ну ее, эту книгу? - сказал вдруг он.

- Ты знаешь, я сама так думала, но теперь все же хочу ее написать.

- Время еще не пришло,- сказал он и жутковато улыбнулся.

Я поняла, что он имеет в виду.

- Ну ты, не смей, слышишь? - только и нашлась сказать. А для убедительности еще и слегка треснула его по лбу.

Но стало мне не по себе. Ведь, и вправду, у нас какая-то идиотская традиция "концертов памяти", посмертных книг, статей, дифирамбов. И я тогда решила окончательно. И сказала Косте:

- К черту все традиции. К черту "время не пришло". Самое время. Я хочу обмануть судьбу. Попробуем.

"Сегодня умрешь, завтра скажут - поэт," - говорится в известной песне группы "Чайф". Я хочу обо всем говорить сегодня. И еще там же говорится: "Поплачь о нем, пока он живой. Люби его таким, какой он есть". Я не предлагаю читателю "поплакать о нем". Хотя бы потому, что "он" нам этого не разрешит. Я предлагаю вместе со мной "любить его таким, какой он есть". И порадоваться тому, что он есть. Что есть его песни, а в песнях - боль, любовь и вера. Нам надо торопиться с нашей радостью и любовью. Потому что уже сбываются пророчества и вплотную подступили к нам апокалипсические времена, когда уже не будет "никакого художника, никакого художества", когда только "купцы - вельможи земли". В такие дни, пока не поздно, обратим наши благодарные очи к тем, кто все еще не оставил своих странных пристрастий, кто так и не возжелал быть "вельможей земли", к одному из "играющих на яслях и свирелях" и "трубящих трубами".

Итак, позвольте представить, господа: мой друг Константин Евгеньевич Панфилов, он же Костя Кинчев, год рождения 1958 от рождества Христова, женат (во второй раз), отец двоих детей, поэт, музыкант и лицедей.

Прошу поднять занавес!

Как ни странно, я увидела Кинчева первый раз на сцене только на концертах III ленинградского рок-фестиваля. Это при том, что как только на ленинградской сцене появлялось какое-нибудь новое имя, оно сразу попадало в поле моего зрения.

До 1985 года я работала корреспондентом университетской многотиражки и кроме прочих материалов иногда публиковала заметки о жизни питерских рок-музыкантов. Понятно, что мне надо было быть в курсе рокерских новостей.

Почему в таком случае я увидела Костю впервые почти через год после его появления в Ленинграде? Помнится, позвонили мне мои друзья и пригласили на концерт группы "Алиса" во Дворец молодежи. Кажется, это было всего лишь второе выступление Кинчева. Задолго до III фестиваля.

- Вы что, с ума сошли?- набросилась я на моих друзей. - Видела я эту "Алису". И слышала. Помню, как же, век не забуду: "Мужчина - машина, женщина - лед". Я уже вышла из пубертатного возраста. Мне это неинтересно.

- Да у них там вокалист новый,- уговаривали меня друзья. - Он москвич. Костя Кинчев. Классный парень…

Они так и обозвали его - вокалист. Поэтому я была тверда как кремень, несокрушима как скала:

- Каким замечательным вокалом все это ни спой, ничто не спасет.

И преспокойно осталась дома.

Весной 1985 года я начала работать в Межсоюзном доме самодеятельного творчества, при котором подвизался рок-клуб. Наверное, я еще долго работала бы в родной многотиражке и все взаимоотношения с отечественной рок-музыкой ограничивались бы эпизодическими публикациями. Но человек предполагает, а Бог располагает. Начиная с осени 1984 года в родной газете мне методично создавали условия для того, чтобы я подала заявление об уходе. Занимался этим партийный комитет вкупе с отделом кадров. Все было в лучших традициях "времен застоя", как говорят теперь.

Читать дальше