Лидия Гинзбург - О психологической прозе

В переходный период конца 40-х - первой половины 50-х годов и в России, и на Западе наблюдался повышенный интерес к мемуарам, автобиографиям, запискам, очеркам, вообще ко всевозможным документальным жанрам. Закономерность, историческая обусловленность этого интереса понятна. После 1848-1849 годов возникает потребность подвести итоги пережитому, на основе опыта предреволюционных и революционных лет проанализировать уроки революции. Мировая литература уже вступала в эпоху реализма как направления, теоретически провозглашенного, сформулировавшего свои эстетические принципы. А реализм особенно настаивает на познавательных возможностях литературы. В первой половине 1850-х годов поиски аналитической остроты и научной достоверности в познании действительности, не вылившиеся еще в форму большого социально-психологического романа, направлялись нередко в сторону своеобразных промежуточных жанров.

В 1857 году, когда первые пять частей "Былого и дум" были уже почти закончены, в обозрении "Западные книги" (шестой лист "Колокола") Герцен писал о десятилетии, истекшем после 1848 года: "С внешней стороны своеволие власти, конкордаты, казни. С внутренней - раздумье человека, который, прошедши полдороги, начинает догадываться, что он ошибся, и вследствие того перебирает свое прошедшее, близкое и далекое, припоминает былое и сличает его с настоящим. В литературе действительно все поглощено историей и социальным романом. Жизнь отдельных эпох, государств, лиц - с одной стороны, и с другой, как бы для сличения с былым, - исповедь современного человека под прозрачной маской романа или просто в форме воспоминаний, переписки... Рядом с отчуждающейся наукой, входящей в жизнь только приложениями, идет другая внутренняя работа, мы ее можем назвать социальной патологией. К ней равно принадлежат Прудон и Диккенс. Новая вивисекция Прудона кажется нам самым замечательным явлением последних двух лет - дальше скальпель еще не шел" (XIII, 92-93, 95). Герцен уже пять лет работал над "Былым и думами", когда он написал, что современный человек "перебирает свое прошедшее... припоминает былое и сличает его с настоящим".

Как бы плотно ни был Герцен окружен атмосферой западноевропейских научных и литературных интересов, но главной питательной средой его творчества неизменно оставалась русская жизнь. Между тем в России в 50-х годах внимание также сосредоточено на мемуарной литературе. В 50-60-х годах появляются такие произведения мемуарного жанра, как "Семейная хроника" Аксакова, "Записки из Мертвого дома" Достоевского. С самого начала десятилетия развивается повышенный интерес к исповедям, автобиографиям, в частности к изображению детства 1. В этой обстановке создается и трилогия Толстого.

1 См.: Эйхенбаум Б. Лев Толстой, кн. 1. Л., 1928, с. 80-96.

Толстой закончил "Детство" в июле 1852 года. В октябре того же года Герцен приступил к работе над первой частью "Былого и дум" - "Детская и университет". Подобное совпадение в широком историческом плане не случайно, хотя воспоминания Герцена вовсе не похожи на трилогию Толстого. В творчестве Толстого "Детство" - ранний опыт, в прозе Герцена "Былое и думы" - одно из высших достижений. Молодой Толстой создал повесть автобиографического типа (притом по своему материалу скорее автопсихологическую, нежели автобиографическую); Герцен создал произведение небывалое, - оно насыщено теми вопросами, которые в течение ближайших десятилетий предстояло решать русскому роману, и оно же "человеческий документ", непосредственное свидетельство о жизни.

Что такое "Былое и думы" - мемуары, автобиографический роман, своеобразная историческая хроника? Вопрос о жанре "Былого и дум" в высшей степени важен, потому что речь здесь идет о познавательном качестве произведения, о принципе отражения, преломления в нем действительности. В этом и состоит проблема жанра, если не понимать жанр формально.

По внешним, формальным признакам "Былое и думы" скорее всего можно зачислить в категорию художественных мемуаров. Слишком, однако, очевидно, что произведение Герцена не укладывается в эти границы, перерастает их масштабом исторической концепции и новизной разрешаемых в нем художественных задач.

Творческие размышления Герцена над "Былым и думами" начались в октябре 1852 года, вскоре после семейной драмы, завершившейся смертью жены. Герцен первоначально хотел написать историю катастрофических событий частной жизни, "мемуар о своем деле" (письмо к М. К. Рейхель от 5 ноября), хотел заклеймить Гервега, запечатлеть образ любимой женщины. Но под пером Герцена первоначальный замысел разрастается неудержимо, вбирая многообразное общественное содержание, превращаясь в построение очень сложное, которое граничит с историей, с мемуарами, с романом, не становясь ни романом, ни исторической хроникой.

Характерно, что Герцен сам избегал точных определений "Былого и дум". В своих письмах, в предисловиях и примечаниях Герцен чаще всего называл "Былое и думы" записками. Но для него записки - это условный термин, удобный именно своей нейтральностью, отсутствием определенного жанрового содержания.

Иногда в литературе о Герцене намечалась тенденция истолковать "Былое и думы" как особый автобиографический роман. Вступая на этот путь, исследователь рискует, однако, упустить сущность герценовского метода, особое качество познания. Ведь жанровая номенклатура важна не сама по себе, но в той мере, в какой она проясняет, уточняет для нас принцип творческого постижения действительности.

Историческая и публицистическая, философская и мемуарная книга Герцена принадлежит области искусства, потому что в ней действительность познается в ее конкретных, единичных проявлениях, символически расширяющихся до выражения общих закономерностей жизни.

Однако в "Былом и думах" изображаемому присуще особое качество, определяющее методологию произведения. Это качество - подлинность, ибо в "Былом и думах" Герцен, подобно историку, изображает действительно бывшее. Читатель "Былого и дум" одновременно подвергается воздействию двух могущественных сил - жизненной подлинности и художественной выразительности.

"Былое и думы" по своему жанру не роман. И, конечно, не потому, что это произведение недостаточно художественное, но в силу иного познавательного принципа, иного соотношения между действительностью и ее творческим преломлением. В "Введении" к этой книге шла уже речь об этой познавательной специфике документальных жанров.

Принципиальным образом "Былое и думы" отличаются и от художественных произведений, построенных на материале действительных событий. Фактичность, документальность романа, повести - это момент обычно внеэстетический (за исключением исторического романа). Читатель может знать и может не знать, например, о происхождении изображаемого из личного опыта автора. Это обстоятельство существенно для психологии творчества писателя, для данного же произведения важно не происхождение факта, но дальнейшая его функция в определенном художественном единстве. При "генетическом" подходе к подобным вопросам стирается разница между "Былым и думами" и, скажем, произведениями Толстого. Толстой воспроизводил действительные события не только в общих чертах, но нередко в конкретнейших мелочах и подробностях; Герцен же в "Былом и думах" вовсе не отличается особой фактической точностью. И все же "Анна Каренина" - несомненно роман, а "Былое и думы" - не роман, но, по определению Герцена, "отражение истории в человеке" (X, 9).