Андрей Горохов - Музпросвет

Ким Кэскоун полагает, что для постдигитального аудиотворчества принципиальное значение имеют применяемые инструменты. Приводится не очень длинный список компьютерных программ, с помощью которых новая музыка делается. Это Reaktor, Max/MSP MetaSynth, Audiomulch, Crasher-X и Soundhack. В большинстве случаев музыканты вовсе не являются профессионалами в области микроструктуры звуков и дигитальной обработки сигналов (DSP). как правило, они работают бессистемно и по наитию, разыскивая нужные им сведения в интернете. Без интернета, то есть огромного инструмента обмена опытом, постдигитальной музыки бы не было.

Ким Кэскоун кое о чем умолчал. На самом деле история вовсе не шла гладким гармоничным потоком, в истории был слом: речь в манифесте постдигитализма идет о новом поколении музыкантов, продолжающих дело индастриала и нойза, но продолжающих это дело в смысле IDM, ведь у них получается своего рода intelligent noise, нойз для слушания. Новое поколение, вооруженное компьютерными программами, выдало на свет божий куда более структурированный и разнообразный нойз. Но можно спросить: а что же стало с мэтрами нойза, с их музыкой?

Кэскоун фактически приклеил хорошо известную исторически-идеологическую конструкцию «от футуризма до Кейджа», которая до того обосновывала право андеграундного индастриала-нойза на существование, к списку имен молодых ребят.

В начале 00-х стало заметно, что в претендующей на радикальность подхода музыке вроде бы настали новые времена. Появился новый консенсус, то есть необсуждаемое согласие людей, пишущих о музыке и интересующихся музыкой. Oval и музыканты, занимающиеся минимал-нойз-дизайном (лейблы Raster/Noton, Mego, Ritornel), стали восприниматься в качестве переднего края, в качестве того, что происходит здесь и сейчас, в качестве того, что заслуживает внимания.

Но одновременно это означало, что исчез огромный пласт музыкантов, точнее, не исчез, а потерял свою значимость и актуальность. О ком речь? О мастерах минималистической коллажной музыки, о мастерах в разной степени ритмичных и антигуманных хрипелок, гуделок и жужжалок.

Стали вчерашним днем Nurse With Wound, The Hafler Trio, John Duncan, John Waterman, White House, Cranioclast, Main и масса прочих. Дело вовсе не в том, что они редко выпускают альбомы, стало наплевать, выпускают они что-то или нет. А их старые альбомы вдруг утратили ценность.

Мне рассказывали, что в Кёльне (Кёльн был якобы столицей электронной музыки второй половины 90-х) интерес к индастриалу и культовой группе Nurse With Wound, которую полагалось знать и любить каждому молодому человеку, заботящемуся о своем музыкальном вкусе, пропал уже в начале 90-х. Появление компакт-дисков ликвидировало не только виниловые грампластинки, но и кассеты. А индастриал-андеграунд существовал в виде сети кассетных лейблов. Одновременно получила известность группа французских музыкантов, делающих «конкретную музыку», — это Пьер Анри и его последователи.

«И стало ясно, что Nurse With Wound — это дилетанты, в мире есть куда более интересная и радикальная музыка», — сказал мне Франк Доммерт, в конце 80-х продвигавший индастриальный кассетный лейбл Entenpfuhl, а сегодня — чуждый всякому индастриалу лейбл Sonig.

Все 90-е индастриал и его производные существовали на компакт-дисках и казались стоической музыкой по ту сторону поп-страстей и забот. Ее выпускали такие лейблы, как лондонский Touch и амстердамский Staalplaat.

И вот огромный пласт музыки ушел в прошлое, так и не выйдя на поверхность, так и не добившись интереса хоть сколь-нибудь заметной аудитории, став окончательно вчерашним днем. Неприхотливым и незатейливым вчерашним днем. Эта музыка обезвредилась, выдохлась, потеряла градусы, с сегодняшней точки зрения она больше не ядовита. Она не очень интересно звучит. Она скучна в ритмическом отношении, она несложно устроена внутри себя. Она — хардкор, но хардкор до обидного одномерный.

Новая электронная музыка минималистичнее старого индустриального минимализма, но чаще — куда извивнее, парадоксальнее, многослойнее… и главное, она совершенно деидеологизирована. Нет в ней ни героической позы, ни пафоса сопротивления или прорыва, ни желания экстремизма.

Как окинуть одним взглядом индастриал? Истошный грохот, металлический тембр, масса эхо, транс-бит (бывает и без него, но когда бит есть, он невыносимо пахнет 80-ми). У этой музыки, у этой стилистики — очень ясный мессидж, все звуки тут осмыслены. Удары барабанов — это удары судьбы, они вовсе не элементы ритмической схемы, нет-нет, они ломают пространство, они раскалывают голову, это буквально шаги потустороннего терминатора, фашистоидных роботов-убийц. Если кто-то кричит на заднем плане, то непременно или фюрер беснуется, или кого-то пытают, или над нами издевается омерзительный телекомментатор — наверное, зомби с электронными мозгами, он читает антигуманные новости. Он делает вид, что это обычные сводки новостей, но мы-то понимаем, что это катастрофа.

Быстрый бит — прямо-таки очереди из автоматов. Металлизированный звук? Понимай: природу всю напрочь уничтожили. И эхо, эхо без границ: понимай, что пустыня, в мире гулко, пусто и черно. Это не звуки труб, это фанфары, которые непременно что-то возвещают. Это не просто скрипы, это распахиваемые двери, когда приходят те, кого бы тебе видеть совсем не хотелось. Неожиданные взрывы звука соответствуют шоковости тех событий, которые с тобой происходят, ты чувствуешь себя маленьким, беспомощным и затравленным существом, которому недолго осталось мучиться. Еще бы — на дворе апокалипсис! Конец света, всё, приехали. Ты в тоталитарном аду, тебе некуда прятаться, вокруг — одни машины, они тебя сейчас будут давить!

Для индастриала релевантны пафос, марш, подполье и прежде всего — наглядность музыки. Изменившееся статус-кво можно охарактеризовать так: сегодня нет ни пафоса, ни подполья, а под новые ритмические схемы не очень-то помаршируешь. И конечно, акустические события нового нойза никакого комикса не предполагают, нет в них ненависти.

Конечно, странные объекты типа Oval или Microstoria существовали уже далеко не первый год, но к началу 00-х именно они стали стандартом независимо мыслящей электроники. Модная независимая музыка начала 00-х гудит мутным, но изысканным потоком. Самоуверенности Aphex Twin в ней нет, нет в ней и типично британского поп-духа, хваткого, ловкого и попрыгучего, свойственного как Фэтбой Слиму, так и продукции лейбла Warp. Музыка, которая на что-то претендует, должна предъявлять звук, который захочется назвать безумным. Не безумно быстрым, не безумно громким, не безумно искаженным, но внутри себя радикально ненормальным, непонятно откуда взявшимся и непредсказуемо себя ведущим.

Страсть к комфорту и уюту — это еще одна могучая тенденция, начавшая проявляться в конце 90-х. Электронная музыка, долгое время воспринимавшаяся как нечто холодное и механическое, иногда как безумие, иногда как строгость и воздержание, вдруг оказалась сферой, в которой спокойно дети спят. Электронная музыка занялась выражением нешуточных инфантильных чувств, эмоций и нежностей.