Н Лейдерман - Современная русская литература - 1950-1990-е годы (Том 2, 1968-1990)

Но, видимо, возвышенные риторические характеристики и аттестации генерала Власова как выдающегося полководца показались Владимову недостаточными для того, чтобы раскрыть сущность этой личности. И он пускает в ход еще два весьма показательных приема.

Первый - из народной низовой культуры. Читателю сообщается, что генерал Власов слыл "первым матерщинником в армии" (это, в частности, "создало ему славу любимца солдат"), а также, что "пивал Андрей Андреевич крепко, а нить разговора не терял". В русской карнавальной культуре это едва ли не самые высокие оценки, правда, ими, как правило, награждаются специфические персонажи - ухари, балагуры, скоморохи. Вообще-то для выдающегося полководца, входящего в высшую военную элиту страны, грамотея и эрудита (о чем, по мнению повествователя, свидетельствуют толстые стекла очков, которые носит генерал), первенство в армии по мату и уменье "пивать крепко" - сомнительное достоинство. Но зато в национальной массовой, низовой культуре это самые безотказные способы демонстрации исконной "русскости" персонажа.

Ту же функцию преследует и второй прием - использование высокой сакральной, а именно - православной символики. Вла-димовский генерал Власов предстает как человек глубоко верующий: уже при первом своем появлении (в эпизоде у подмосковной деревни Белый Раст) он эпатирует своих подчиненных тем, что "даже несколько театрально" крестится. При изложении сведений о поведении Власова после перехода на сторону гитлеровцев упоминается о посещении им Печерского монастыря, где "игумен ему кланялся до земли".

Заметим, что в романе Владимова православной символике принадлежит значение высших эстетических координат - на страницах романа дважды появляются религиозные святыни Киевской Руси: "заговоренный" храм гигантский "купол с дырою от снаряда, чудом не разорвавшегося внутри", а также "черный ангел с крестом на плече, высоко вознесшийся над зеленым холмом". В связи с той ролью, которая отводится в романе православной символике, можно понять замысел эпизода, ключевого в обрисовке генерала Власова.

Стоя на паперти деревенского храма, Власов интересуется, "чей престол у этой церкви"? Ему докладывают: "Мученика Андрея Стратилата". Далее сам генерал объясняет окружающим, что слово "стратилат" означает "полководец, стратег", и сообщает: "Это мой святой. И моего отца тоже". И хотя Власов утаивает от своих атеизированных слушателей "страшную историю" этого полководца, "преданного и убитого со своим отрядом теми, для кого он добывал свои победы"*319, однако, сам он видит в таком совпадении некое "предзнаменование, ужасное по смыслу".

Символический смысл всего этого эпизода очевиден - окружить генерала Власова ореолом великомученика. Однако для того чтобы создать столь весомую по своей семантике интертекстуальную связь между генералом Власовым и великомучеником Стратилатом, автору пришлось проделать небольшую, но очень существенную корректировку сакрального текста - дело в том, что великомученика Стратилата звали Федором, а не Андреем*320. Значит, он не мог быть святым Андрея Власова. А коли так, то вся интертекстуальная конструкция, возведенная автором, повисает в воздухе - она оказывается авторским вымыслом, который никак не может претендовать на авторитетность подлинного сакрального текста.

Когда писатель, исповедующий реализм, устанавливает интертекстуальные связи с сакральными текстами, - а этот прием, возникнув в классическом реализме, прежде всего у Достоевского, становится "общим местом" в культуре модернизма - это говорит прежде всего о попытке "расширить" границы реалистического детерминизма. Но обращение к сакральным мифологемам таит в себе определенные опасности. Ведь в течение многих веков эти мифологемы превратились в очень жесткие архетипы, их семантика канонизировалась. Поэтому малейшие расхождения между контекстом, созданным современным автором, и архетипическим каноном, который автор использует, неизбежно приводят к семантическим сдвигам. Хорошо, если такие именно сдвиги "запланированы" автором. А если нет?

Например, из нескольких существующих версий пленения генерала Власова (в крестьянской баньке, в сельском магазине при попытке обменять часы на продукты) Владимов избирает такую:

". . . Прогудело басисто из глубины храма: "Не стреляйте, я - Власов". Видимо, автор полагал, что храм как место пленения будет усиливать высокий трагический пафос образа героя-великомученика. Есть немало канонических сюжетов, где в церкви принимали мученическую смерть за веру. Но сдаться в церкви на милость победителя? Это почти то же, что отречься от своей веры. Вряд ли Владимов рассчитывал на такой семантический эффект. Но в искусстве, как известно, важнее не то, что хотел сказать автор, а то, что сказалось текстом.

Резюмируем: образ генерала Власова настолько очевидно идеализирован, что говорить о его близости к историческому прототипу весьма рискованно. Владимовский миф о Власове создан не по законам реализма, а скорее на основании романтической идеализации - по принципу антитезы*321. И его семантика такова: генерал Власов в романе "Генерал и его армия" - не просто крупный военачальник, он прежде всего исконно русский человек, верный национальным традициям и святыням. А коли так, то вполне понятна и оправданна его борьба против Сталина и чуждого России режима.

Однако остаются неясности по самому главному пункту. Если национальное сознание определяет сущность личности, если национальное чувство является решающей силой в войне, то тогда в чем состояло принципиальное различие между лозунгами, под которыми Сталин объединил страну, и лозунгами, под которыми Власов пытался собрать свою "Русскую освободительную армию"? Власов призвал русских патриотов бороться против большевиков за возрождение святой Руси. Но ведь и большевики устами своего вождя провозгласили национальную идею в качестве заглавной, задвинув в угол фанерные транспаранты со старыми коммунистическими лозунгами о пролетарском интернационализме. Об этом, кстати, в романе совершенно внятно и без корректировок со стороны автора-повествователя сказано устами проницательного Гейнца Гудериана: "Он (Сталин. - Авт. ) приспустил один флаг и поднял другой". Тогда выходит, что между флагом Власова и флагом Сталина никаких различий не было. Но почему же Сталин победил, а Власов проиграл?

Выходит, национальная идея сама по себе решает еще не все. Вероятно, есть какой-то "ингредиент", который существенно отличал позицию Сталина от позиции Власова. И этот "ингредиент" очевиден: Сталин звал защищать Россию от иноземных завоевателей, а Власов вместе с захватчиками нападал на Россию - и какими бы красивыми словами об освобождении России он ни манипулировал, все равно в глазах русского народа он был сообщником врагов родины.