Александр Флоря - Русская стилистика - 1 (Фонетика, Графика, Орфография, Пунктуация)

В тексте есть и другие "выдвижения":

1) разрыв континуальности, т.е. причинно-следственной связи, между событиями: Галилей предшествует Колумбу или они действуют параллельно друг другу - автор словно забывает, как было на самом деле; между событиями устанавливаются иные соотношения: с точки зрения вечности, всё "одновременно";

2) тенденция к перифразам (распространенным и неточным названиям вместо конкретных слов): труба с "двоякими" линзами - вместо телескопа, забытая страна, открытая варягами, - вместо Америки;

3) тенденция к деноминации, т.е. замене имен гиперонимами (словами, более широкими по значению): созвездья - а не Млечный путь, варяги - а не Эйрик Рауди и Лейф Эйриксон, кораблея - а не "Санта-Мария". В итоге должно создаваться впечатление неотчетливости, неопределенности, незнания - т.е. того, с чем борются Колумбы и Галилеи. Они вглядываются в эту неотчетливость сквозь "двоякие" линзы.

На определение "двоякие" обратим особое внимание, потому что в нем, по-видимому, сосредоточен смысл стихотворения, т.е. это ключ к тексту. На первый взгляд, слово "двоякие" так же неопределенно, как и другие слова: созвездья, варяги, кораблея, страна (добавим еще кораблею и варягов: Глазков будто забыл, какие слова нужно употреблять на самом деле). Действительно, какие линзы имеются в виду: двояковыпуклые или двояковогнутые? Глазков как будто уходит от конкретности, а на самом деле вводит ее: в телескопе Галилея были и те, и другие линзы, так что они могут называться двоякими в буквальном смысле слова. В самом начале стихотворения Глазков употребляет знаменательное слово: оно двойственно, внутренне противоречиво - неопределенно и точно одновременно, т.е. в одном своем значении неопределенно, в другом - точно. Это слово олицетворяет собой борьбу с непонятным и неотчетливым, оно будто наводит фокус на свою семантику. В каком смысле двоякие - выпуклые или вогнутые? - В обоих смыслах.

Слово, употребленное в начале стихотворения, задает тон ему всему. Вся форма этого текста иллюстрирует его главную тему - прорыв человечества к знанию сквозь незнание и забвение, неотчетливость (см. также нарушения порядка слов) и неуверенность. И в конце текста преодоление хаоса кристаллизуется в четкой структуре композиционного кольца:

В созвездья линзами двоякими

Труба смотрела Галилея...

- ...А старый мир стал картой битою,

Наивной картой Птоломея.

Четкость этой конструкции реализуется в нескольких текстовых параллелях: Галилея - Птоломея; созвездья - мир, двусмысленное слово двоякими - двусмысленное слово карта, кроме того, дважды повторенное.

Строки, говорящие о мироздании, объемлют центральную часть текста, посвященную земле, - в этом тоже проявляется обретенная в итоге гармоничность формы стихотворения.

Основные функции выдвижения:

1) оно устанавливает иерархию значений, выделяя наиболее важные смысловые фрагменты текста;

2) обеспечивает его целостность и связность;

3) защищает сообщение от помех, облегчает декодирование, создавая упорядоченность информации, благодаря чему читатель может расшифровывать неизвестные прежде элементы кода;

4) образует эстетический контекст и делает текст экспрессивным (см.: Арнольд 1990: 63).

Все это мы найдем, анализируя текст Глазкова.

При выдвижении возникают определенные эстетические эффекты, прежде всего - обманутого ожидания и конвергенции. Под последним подразумевается "схождение в одном месте пучка стилистических приемов, участвующих в единой стилистической функции" (Арнольд 1990: 64). В стихотворении Глазкова мы наблюдали это явление неоднократно (в частности, когда речь шла о привлечении дополнительного внимания к необычному слову кораблея: за счет звукописи, инверсии, рифмовки).

Эффект обманутого ожидания возникает чаще всего при нарушении ритма, когда автор многократно повторяет какой-то элемент текста и читатели настраиваются на то, что он будет появляться с определенной регулярностью до конца произведения, - и вдруг обнаруживают неожиданное отступление от схемы, к которой они успели привыкнуть. Возьмем, напр., уже упомянутое стихотворение Б.Л. Пастернака "Рождественская звезда".

И странным виденьем грядущей поры

Вставало вдали все пришедшее после.

Все мысли веков, все мечты, все миры,

Все будущее галерей и музеев,

Все шалости фей, все дела чародеев,

Все елки на свете, все сны детворы,

Весь трепет затепленных свечек, все цепи,

Все великолепье цветной мишуры...

...Все злей и свирепей дул ветер из степи...

...Все яблоки, все золотые шары.

Здесь применен прием, который называется полисиндетон (т.е. многосоюзие). Повторяемое местоимение все относится к однородным подлежащим, но в предпоследней строке это уже не местоимение, а усилительная частица всё, которая относится к совершенно другому предложению. Здесь происходит разрыв базовой синтаксической единицы, в которой обозначаются контуры наступающей христианской эры: старый мир, уходящий в прошлое, напоминает о себе. Он не сдастся без боя.

Эффект обманутого ожидания может проявляться и по-другому. В том числе и парадоксальным образом: через сбывшееся ожидание при изменении контекста. Возьмем для примера стихотворение Глазкова "Ворон":

Черный ворон, черный дьявол,

Мистицизму научась,

Прилетел на белый мрамор

В час полночный, черный час.

Я спросил его: - Удастся

Мне в ближайшие года

Где-нибудь найти богатство?

Он ответил: - Никогда!

Я сказал: - В богатстве мнимом

Сгинет лет моих орда.

Все же буду я любимым?

Он ответил: - Никогда!

Я сказал: - Пусть в личной жизни

Неудачник я всегда.

Но народы в коммунизме

Сыщут счастье? - Никогда!

И на все мои вопросы,

Где возможны "нет" и "да",

Отвечал вещатель грозный

Безутешным: - Никогда!

Я спросил: - Какие в Чили

Существуют города?

Он ответил: - Никогда!

И его разоблачили.

Когда автор этого учебного пособия впервые прочел "Ворона" Э. По, он был основательно удивлен: зачем персонаж, страдающий от повторения сакраментального Nevermore! (Больше никогда!), упорно задает инфернальной птице вопросы, провоцирующие этот ужасный ответ? (Тогда я еще не знал, что такое "мазохизм"). Та же мысль, конечно, приходила в голову многим, в том числе и Глазкову. Он не склонен к мистике и смеется над стремлением людей творить себе кумиров из того, что им непонятно. Глазков тоже провоцирует ответ "Никогда!", особенно - задавая свой последний вопрос: о городах Чили, и здесь его ожидание не обманывается. Но в целом эффект обманутого ожидания возникает - разумеется, у читателя, а не у поэта. Для эффекта обманутого ожидания нужно нарушения ритма, а ритм создается не только повторяющейся строкой "Он ответил: - Никогда!" (она сохраняется до конца), но и другими факторами, которые автор в финале видоизменяет. Прежде всего становится иным контекст вопрошания: последний вопрос уже исключает ответ "Никогда!". Кроме того, меняется схема рифмовки: перекрестная - на кольцевую. В итоге ответ ворона теряет свою выразительную силу: он перемещается в предпоследнюю строку и уже не венчает строфу. Он перестает звучать заключительным "роковым" аккордом, последнее слово уже не остается за вороном.