Галина Белая - Дон Кихоты 20-х годов - Перевал и судьба его идей

Вдова И. Катаева М. Терентьева пишет в своих воспоминаниях, опубликованных в осторожном 1970 году: "Диспут так и не был закончен в тот вечер, перенесен на 1 апреля 1930 года.

Из Дома печати вышли далеко за полночь - большой компанией. Весенняя свежесть и легкость была в воздухе. Кое-где еще слабо белел снег. Хотелось брести по притихшей Москве, отрешиться от душных споров и упреков.

- А давайте встретимся, продолжим наш разговор в домашней обстановке, предложил кто-то.

Через некоторое время у нас в большой комнате собралось порядочно народу: и вапповцы, и "перевальцы". Снова говорили о путях советской литературы, пытались убедить друг друга.

В соседней комнате сын различал знакомые взволнованные голоса за стенкой и не хотел угомониться.

- Я хочу к вам!

- Нельзя. Надо спать. [343]

- Я буду тихо...

- С тобой еще спорить!.. - сердилась я. Шуму становилось все больше, трудно было понять, о чем говорят. Поднялся А. Фадеев, обвел присутствующих острым взглядом и вдруг захохотал своим тонким, безудержно веселым смехом. Сразу все замолчали, смотрели на него выжидательно.

- Вы хуже детей, - сказал Фадеев. - Главное, пишите талантливые книги, книги пишите...

Потом пили за расцвет советской литературы, за будущие поколения, которые рассудят нас... И даже недружно, вразнобой спели несколько песен.

Когда прощались, кто-то бормотал:

- Если война, пойдем в одном строю, а сейчас лупим друг друга, договориться не можем.

И снова в печати и на собраниях продолжалась критика "Перевала"868.

2

В одном из официальных ответов на критику перевальцы подчеркивали, что "все литературные и общественные принципы перевальской платформы вырабатываются коллективно"; никто из перевальцев в отдельности "не может быть назван вождем и руководителем содружества"869.

Озабоченные тем, чтобы не ослаблять, а, наоборот, консолидировать "общий литературный фронт"870, перевальцы, как явствует из тех же документов, активно стремились к союзу с единомышленниками. Но действительность была такова, что она требовала четкости собственных позиций, их защиты, а следовательно, и размежевания.

Воздерживавшаяся от программных заявлений вначале, группа "Перевал" под давлением обстоятельств вынуждена была защищаться. Так в 1930 году в нескольких номерах "Литературной газеты" (от 14 и 21 апреля) появилась последняя декларация содружества - "Перевал" и искусство наших дней". Она была принята на [344] общем собрании перевальцев 10 апреля 1930 г., написана с целью определить перспективы и установку литературно-общественной деятельности "Перевала" и представляла собою результат двухлетней работы группы над своими принципиальными положениями. Уверенные в своей правоте авторы предлагали рассматривать их декларацию не как итог работы, а лишь как "предварительные наметки", которые должны "послужить материалом для развернутой платформы"871. Прежняя абсолютизация внутреннего мира художника теперь оказалась преодоленной. Сохраняя веру в роль творческой личности, перевальцы настаивали на "гармоническом сочетании" "элементов объективного" с "элементами субъективного"872. "Лишь то произведение совершенно и полноценно, - писали они, - которое находит меру этого сочетания и в котором действительность помогает раскрытию личного своеобразия художника, а это своеобразие познаванию действительности как она есть, независимо от субъекта"873.

В революционные годы, были убеждены перевальцы, эпоха выдвинула особые требования к самому типу творческой индивидуальности. "Сейчас, - писали они, как, может быть, никогда, требуется тип писателя, одаренного не только способностью живописать, но и способностью творить. Достигается это, по мнению содружества, соединением точности живописания с волей художника, с его целеустремленном, с его идеями"874.

Сегодня совершенно ясно, что в 1930 году мысль о познании действительности, "независимой от художника", так же шла вразрез с официальной идеологией, как и мысль о художнике, который имеет "личное своеобразие". Государственный тоталитаризм уже стал идеологией, и поэтому идея "органичности" искусства, которую продолжали исповедовать перевальцы, была обречена на мощное противодействие с его стороны. Так же находилось в противоречии с официозной идеологией и скептическое отношение перевальцев к иллюстративной литературе, обслуживающей заданный тезис. "Перевал", провозглашалось в декларации, - никогда не проклами[345]ровал холодного, безразличного отношения художника к жизни. Наоборот, содружество - за самое страстное, насыщенное классовыми эмоциями художество"875.

Далее следовала оговорка, представляющая прямую, уже политическую опасность для "Перевала". "Но, - читаем мы тут же, - "Перевал" полагает, что классовое творчество может и должно соответствовать действительности.

..."Перевал" боролся и будет бороться и впредь против схематизма в искусстве, против подгоняемой под шаблон работы художника, против теории социального заказа, понимаемого как приказ, против разных видов приспособления, прикрываемых якобы левыми рассуждениями, что дело класса заказывать, а дело художника - выполнять заказ, против сухого рационализма и надуманности"876.

Это категорическое неприятие догм управляемого искусства не могло сойти с рук перевальцам.

Еще резче обострял их положение тот подробный анализ причин кризиса в литературе, к которому они возвращались вопреки уже царившим мажорным рапортам о новых успехах советской литературы. Перевальцы писали: "Упадок в поэзии общеизвестен... Лирика иссякает. Нет недостатка в стихах о тракторах, о заводах, о фабриках, но они сплошь и рядом пишутся по трафарету, убоги и однотонны. Немногим лучше обстоит дело и с художественной прозой. Она выглядит сейчас старомодно. Она пресна. Печатаются длиннейшие вещи, небрежные, необработанные. Разработка тем не отличается новизной. Повествование развертывается медленно, неуклюже. Характеры, типы, события лишены яркости, наглядности. Заедает ученичество, худо прикрытое подражание... Нет жизнерадостного смеха, сатира убога, наивна, скользит по мелочам. Писатель ничего не предугадывает, ни о чем не предупреждает, ничего не сигнализирует. Нет значительных мыслей, "философия" художественного произведения не глубока, выводы и тенденции часто ничтожны. Целый ряд писателей молчит, другие ушли в прошлое, в экзотику"877.

Это был диагноз. Он оказался верным. Литература [346] 30-х годов в основной своей части развивалась под знаком угаданных опасностей. Она и впредь долгие годы прибегала к мимикрии, к обману и себя, и читателя.

Что же предлагали перевальцы литературе?

Размышляя о том, "в чем начало и конец всякого писания", они подсказывали художнику, цитируя слова Гёте: "Воспроизведение мира, окружающего меня, через внутренний мир, который все схватывает, связывает, заново создает, лепит и снова восстанавливает в собственной манере и форме". И еще: "В наши дни нужно не только внимательное, правдивое живописание, но и более активное претворение того материала, над которым работает художник. Бытовизму надо нанести удар"878.