Виктор Липатов - Краски времени

Не аркадские пастушки и пастушки глядят с картин Венецианова, а настоящие крестьяне, совершенно новые герои современности, со своей грубоватой силой и непритязательной красотой.

В картине "Голова крестьянина" показан философ и мудрец, размышляющий над жизнью.

В "Захарке" увидел художник будущее, смело выглядывающее из-под овчинной шапки. Остроглазый, живой, сноровистый крестьянский паренек — огонек с топором на плече, "а сам с ноготок"…

"Вот-те и батькин обед!" Картина о событии: опрокинулась цибарка с обедом, искренне пригорюнился мальчуган, на него с сочувствием поглядывает собака.

Уже не академические работы, в очередной раз повествующие о похищении Зевсом Европы, поражали зрителя, а радовали близкие каждому простому человеку жизненные сцены: "Очищение свеклы", "Жнецы"… Люди из народа на картинах Венецианова умны, сильны, ловки, благородны. Близки художнику. Он даже подписывался: Алексей Сафонковско-Троницкий, подчеркивая нерасторжимую связь с дорогими ему тверскими местами.

Самым чистым, самым "умиленным" в своих живописных исканиях называли художника. Картина "Утро помещицы" — явление нам из веков минувших одного дня. Мы оказываемся в нем и ощущаем его аромат. Ушел навсегда этот день и остался. Был и есть. Идиллия, повесть о светлом, приветливом утре. Кроха счастья, оброненная в мир. Крестьянки здесь — ровня помещице: неробки, красивы "спокойною важностью лиц".

Большеглаза красавица Пелагея — "Крестьянка с косой и граблями".

Сверкнула на нас взглядом волевая и решительная "Девушка с бураком".

Задумчиво уронила руки на голубые цветы терпеливо ожидающая "Крестьянка с васильками" — доверчивая и нежная. Загадочно мерцает тенями мягкий многоцветный фон — зыбкий "вечерний" мир. И девушка словно светится на этом фоне.

Подлинный шедевр — "Девушка в платке": совсем еще девочка, очарование юности и красоты, спокойная прелесть цветения: легкий румянец округлого лица, шелковистые волосы, алый рот, бровки-прикосновения, прозрачная глубина глаз… Простой платок на ней смотрится драгоценным убором. Поэтический "рафаэлевский" образ: ясность, надежда, вера…

Жила в Венецианове доброта. Пробивалась маленьким родничком-ручеечком, а затем незаметно для многих разливалась широкой полноводной рекой — бежали по той реке белокрылые корабли: его ученики.

А он радовался. И огорчался, когда они уходили от него. Неравен поединок: Венецианов с кистью в руке как с дротиком, против крепости почти неприступной, вековой — Академии с ее незыблемыми канонами, с легионами авторитетов. Не вскормленный, как он писал, в академическом корыте, стоял насупротив крепости бесстрашно, мирно просветленный своей правотой.

Тихий, почти незаметный, он покушался на основу основ империи. Искал таланты среди тех, кого выменивали на борзых, продавали как вещь. Многим подарил Венецианов радость общения с собой и "силой своей любви… превратил бежецких мещан и тверских маляров в хороших художников".

Не мог он равнодушно пройти мимо рисующего мальчонки и не проходил. "Покажи, голубчик" — так начиналось знакомство. И рука брала рисунок, а по существу, приголубливала такую еще неуверенную жизнь. Ученики из бедняков тянулись к нему "по инстинкту", "как бы по чутью добирались до него из разных уездов".

Венецианов дарил целковый на краски, советовал, кормил, поил, одевал. Иным помогал избавиться от крепостной неволи. Готов был ради этого часами ожидать в передней у вельможи. Его не принимали в этот день, приходил во второй. Гнали, а он возвращался. Чтобы потом сказать: "А я только был простым маклером в этом великодушном деле". Его человеческое величие заключалось и в том, что он так полагал о себе искренне. Был прост и очень скромен, хотя казался скорее робким. Странная робость — гнулся, склонялся до земли, а не ломался.

Пекся об учениках, "как о своих детях".

Учил более чем мастерству — искусству жить, был духовным наставником. Может быть, в том причина, что его ученики, столь разные по таланту и манере письма, составили единую школу, целое направление в русском искусстве.

Аполлон Мокрицкий вспоминал: "…Его семейство было нашим семейством". В прошлом крепостной, а впоследствии академик живописи Е. В. Рачев писал о Венецианове: заботился "о моем счастии более, нежели я сам". Особая атмосфера царила в венециановской мастерской: каждый "уважал достоинство товарища". Ученики "…жили как братья родные, как одна семья…".

Венецианов сумел создать школу-семью, в которой был великим учителем-другом. Ученики видели в нем своего заступника.

На портрете работы С. Зарянко голова Венецианова охвачена волосами как огнем. И сам он серьезен, озабочен, боевит. Григорий Сорока написал учителя добрым, хотя, впрочем, знающим возможности своей доброты, но упрямым, наученным трудной жизненной борьбой…

Около десяти лет существовала школа Венецианова, и вышло из нее восемьдесят учеников. Академия отбирала их у него и унижала тем, что заставляла именоваться учениками одного из академических профессоров. А чтобы самому Венецианову дать профессорское звание: ни-ни! И пусть он пишет прошения, пусть доказывает, как необходимо сохранить его школу… Курам на смех! Какая там школа?! Безродные, явившиеся невесть откуда, которых следовало немедленно переучить по всем академическим канонам…

Секрет методы Венецианова прост — каждому он позволял быть самим собой: "Таланты тогда развиваются, когда они ведутся по тем путям, к которым их природа назначила".

Учил азам и правилам живописи, равно засевая все поля самыми разными семенами и наблюдая: где какие взойдут ярче и крепче, какая почва для чего подготовлена. Сказал же о себе: "…сделался художником и составил собственное понятие о живописи". Этого добивался и от учеников. Не хотел "целиком отразиться в другом таланте".

У него было восемьдесят учеников и восемьдесят "программ обучения". К каждому таланту относился, как к "драгоценному зеркалу". Учил работать и понимать. Сам постоянно копировал в Эрмитаже, часами простаивал у картин: "дохожу, как то, как это сделано и отчего оно так поразительно хорошо".

Превыше всего ставил натуру "по причине ее многообразия бесчисленного".

Когда сегодня говорят о русском национальном пейзаже, обязательно вспоминают Венецианова и художников его школы. И. Э. Грабарь писал: "…не многие уже стояли перед природой с такими чистыми помыслами и с таким благоговейным трепетом, как они…"

Венецианов — признанный мастер пейзажа. Он мог следить за изменением цвета на воздухе, умел передать на полотне воздух, светотени. Его пейзаж трогает обаянием бесхитростной любви к отчему краю. Милая сердцу художника среднерусская сторона: неяркое, голубовато-белеющее небо с легким облачком; избы, пруд или река, деревца, за ними дальний простор, ширь полей. Единственные люди властвовали на этом просторе — крестьяне.