Ю Лебедев - Литература (Учебное пособие для учащихся 10 класса средней школы в двух частях)

Издревле славяне поклонялись рекам, верили, что все они текут в конец света белого, туда, где солнце из моря подымается - в страну правды и добра. Вдоль по Волге, в долбленой лодочке пускали костромичи солнечного бога Ярилу, провожали в обетованную страну теплых вод. Бросали стружки от гроба в проточную воду. Пускали по реке вышедшие из употребления иконы. Так что порыв маленькой Катерины искать защиты у Волги - это уход от неправды и зла в страну света и добра, это неприятие "напраслины" с раннего детства и готовность оставить мир, если все в нем ей "опостынет".

Реки, леса, травы, цветы, птицы, животные, деревья, люди в народном сознании Катерины - органы живого одухотворенного существа, Господа вселенной, соболезнующего о грехах людских. Ощущение божественных сил неотделимо у Катерины от сил природы. В народной "Голубиной книге"

Солнце красное - от лица Божьего,

Звезды частые - от риз Божьих,

Ночи темные - от дум Господних,

Зори утренние - от очей Господних,

Ветры буйные - от Святого Духа.

Вот и молится Катерина заре утренней, солнцу красному, видя в них и очи Божии. А в минуту отчаяния обращается к "ветрам буйным", чтобы донесли они до любимого ее "грусть тоску-печаль".

С точки зрения народной мифологии вся природа обретала эстетически высокий и этически активный смысл. Человек ощущал себя сыном одушевленной природы - целостного и единого существа. Народ верил, что добрый человек может укрощать силы природы, а злой навлекать на себя их немилость и гнев. Почитаемые народом праведники могли, например, вернуть в берега разбушевавшиеся при наводне-(*63)нии реки, укрощать диких зверей, повелевать громами.

Не почувствовав первозданной свежести внутреннего мира Катерины, не поймешь жизненной силы и мощи ее характера, образной тайны народного языка. "Какая я была резвая! - обращается Катерина к Варваре, но тут же, сникая, добавляет: - Я у вас завяла совсем". Цветущая заодно с природой, душа Катерины действительно увядает во враждебном ей мире Диких и Кабановых.

Добролюбов о Катерине. Говоря о том, как "понят и выражен сильный русский характер в "Грозе", Добролюбов в статье "Луч света в темном царстве" справедливо подметил "сосредоточенную решительность" Катерины. Однако в определении ее истоков он полностью ушел от духа и буквы трагедии Островского. Разве можно согласиться, что "воспитание и молодая жизнь ничего не дали ей"? Без монологов-воспоминаний героини о юности разве можно понять вольнолюбивый ее характер?

Не почувствовав ничего светлого и жизнеутверждающего в рассуждениях Катерины, не удостоив ее религиозную культуру просвещенного внимания, Добролюбов рассуждал: "Натура заменяет здесь и соображения рассудка, и требования чувства и воображения". Там, где у Островского торжествует народная религия, у Добролюбова торчит абстрактно понятая натура. Юность Катерины, по Островскому,- утро природы, торжественная красота солнечного восхода, светлые надежды и радостные молитвы. Юность Катерины, по Добролюбову,- "бессмысленные бредни странниц", "сухая и однообразная жизнь".

Подменив культуру натурой, Добролюбов не почувствовал главного принципиального различия между религиозностью Катерины и религиозностью Кабановых. Критик, конечно, не обошел вниманием, что у Кабановых "все веет холодом и какой-то неотразимой угрозой: и лики святых так строги, и церковные чтения так грозны, и рассказы странниц так чудовищны". Но с чем он связал эту перемену? С умонастроением Катерины. "Они все те же", то есть и в юности героини тот же "Домострой", "они нимало не изменились, но изменилась она сама: в ней уже нет охоты строить воздушные видения".

Но ведь в трагедии все наоборот! "Воздушные видения" как раз и вспыхнули у Катерины под гнетом Кабановых: "Отчего люди не летают!" И, конечно, в доме Кабановых Катерина встречает решительное "не то": "Здесь все как будто из-под неволи", здесь выветрилась, здесь умерла жизнелюбивая щедрость христианского мироощуще-(*64)ния. Даже странницы в доме Кабановых другие, из числа тех ханжей, что "по немощи своей далеко не ходили, а слыхать много слыхали". И рассуждают-то они о "последних временах", о близкой кончине мира. Здесь царит недоверчивая к жизни религиозность, которая на руку столпам общества, злым ворчанием встречающим прорвавшую домостроевские плотины живую жизнь.

Пожалуй, главной ошибкой в сценических интерпретациях Катерины было и остается стремление или стушевать ключевые монологи ее, или придать им излишне мистический смысл. В одной из классических постановок "Грозы", где Катерину играла Стрепетова, а Варвару - Кудрина, действие развертывалось на резком противопоставлении героинь. Стрепетова играла религиозную фанатичку, Кудрина - девушку земную, жизнерадостную и бесшабашную. Тут была некоторая однобокость. Ведь Катерина тоже земной человек; ничуть не менее, а скорее более глубоко, чем Варвара, ощущает она красоту и полноту бытия: "И такая мысль придет на меня, что, кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись..." Только земное в Катерине более поэтично и тонко, более согрето теплом нравственной христианской истины. В ней торжествует жизнелюбие народа, который искал в религии не отрицания земли с ее радостями, а освящения и одухотворения ее.

Катерина как трагический характер. Определяя сущность трагического характера, Белинский сказал: "Что такое коллизия? - безусловное требование судьбою жертвы себе. Победи герой трагедии естественное влечение сердца...прости счастье, простите радости и обаяния жизни!.. Последуй герой трагедии естественному влечению своего сердца - он преступник в собственных глазах, он жертва собственной совести..."

В душе Катерины сталкиваются друг с другом два этих равновеликих и равнозаконных побуждения. В кабановском царстве, где вянет и иссыхает все живое, Катерину одолевает тоска по утраченной гармонии. Ее любовь сродни желанию поднять руки и полететь. От нее героине нужно слишком много. Любовь к Борису, конечно, ее тоску не утолит. Не потому ли Островский усиливает контраст между высоким любовным полетом Катерины и бескрылым увлечением Бориса? Судьба сводит друг с другом людей, несоизмеримых по глубине и нравственной чуткости. Борис живет одним днем и едва ли способен всерьез задумываться о нравственных последствиях своих поступков. Ему сейчас (*65) весело - и этого достаточно: "Надолго ль муж-то уехал?.. О, так мы погуляем! Время-то довольно... Никто и не узнает про нашу любовь..." - "Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю!.. Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда?" Какой контраст! Какая полнота свободной любви в противоположность робкому Борису!