Вера Лукницкая - Перед тобой земля

Ее общение с Лукницким, оставаясь таким тесным, шло теперь в зависимости от ее работы по Пушкину.

О гении

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

11.03.1927

АА сегодня (как часто и раньше) неодобрительно отзывалась о некоторых п у ш к и н и с т а х т е п е р е ш н и х.

Все они относятся друг к другу с недоброжелательностью, с завистью, грызут и загрызают один другого по малейшим поводам. И в то же время между ними существует какое-то молчаливое соглашение: не отвечать на вопросы о Пушкине, заданные им не "пушкинистами" и, скажем, "дилетантами".

7.06.1927

О Гении (в частности, Пушкина).

Гений - захватчик. Он собирает, выхватывает отовсюду слова, сравнения, образы и т. п. - самые простые и даже иногда никем не замечаемые, но лучшие. Он берет их - они до того, как он взял их, - ничье достояние, они в свободном обращении всюду. Каждый может их произнести. Но когда гений их возьмет, он их так произносит, что они становятся неповторимыми. Он накидывает на них свое клеймо. Они становятся его собственностью, и никто не может их повторить, и если б кто-нибудь захотел повторить их - он не мог бы сделать этого, - ему запрещено. На них клеймо гения.

Сейчас от гения Пушкина никто не страдает. Прошло достаточно времени. Накопились новые словесные богатства. Но каково было поэтам, которые должны были работать непосредственно после Пушкина и Лермонтова! Словесные богатства были расхищены Пушкиным. Пушкин был опустошителем.

Конечно, это - одна сторона медали. Стоит только повернуть медаль, чтоб увидеть другую сторону ее: Пушкин открыл дорогу для новых изысканий, Пушкин принудил следующих за ним поэтов искать новые пути. В этом - благодатная роль гения.

Началось это с поисков не только книжных примеров, испытанных им влияний мировых классиков, - Шенье, Шелли, Байрона и других, но и с "самовлияний", когда настойчиво звучавшее в мозгу Пушкина слово, привлекший его образ - не отступали от него и возникали все в новых и новых произведениях... Ахматова уже не могла ограничиваться известными, даже лучшими переводами изучаемых ею поэтов, все необходимей становилось ей обращение к подлинникам... Ей нужно было вчитываться в подлинные тексты, ей нужно было знать итальянский язык - для Данте, французский - для Шенье, английский - для Байрона, немецкий, даже испанский... Некоторые из этих языков она знала неплохо, другими - почти или совсем не владела. На ее столе появились учебники, грамматики, словари... Пожалуй, никогда в жизни она больше не занималась совершенствованием своего знания иностранных языков в такой степени. Даже Шилейко, вначале скептически относившийся к возможности Ахматовой систематически работать, включился в изучение, например, испанского языка и сам охотно помогал ей в розыске метафор, сравнений всех элементов, составляющих и обогащающих поэтическую речь. Чаще стали встречи с Лозинским и с другими знатоками нужных ей языков, а также с пушкинистами, которые представлялись Ахматовой наиболее знающими, авторитетными. Хорошим пушкинистом она считала Б. В. Томашевского. Иных из пушкинистов и поверхностные методы их работы она полностью отвергала.

Были и такие пушкинисты, которые приходили к ней с комплиментами, но совсем не для того, чтобы что-либо дать ей в ее работе, а скорее для того, чтобы использовать ее находки для своих собственных статей. Она понимала это, но не показывала вида... Они уходили довольными... Таким был, например, Пумпянский.

29 - 30.06.1927

Вот сейчас она при мне нашла "слово" для выражения ее понимания методов творчества Пушкина. Творчество Пушкина - горн, переплавляющий весь материал, которым Пушкин пользуется. Например, когда он пользуется материалом иностранных авторов. После "переплавки" получается нечто совершенно новое чисто пушкинское. Попадаются, правда, иногда - непереплавленные зерна, но это еще больше украшает, придает прелести. Батюшков, вообще все современники Пушкина - не переплавляют материала, а только ставят его в тепленькую печь, подогревают, чуть-чуть обновляют, но не меняют состава - он остается тем же. (Пример: "Послание Хлои" Батюшкова, ак. изд. I том. Кстати, перевод из Вольтера - чего не знали академики - см. акад. изд.)

2.11.1927

У АА - Шилейко. Он изучает испанский язык. Читал наизусть испанские стихи. Потом, вечером, у АА - Е. Данько. Говорила, что Пумпянский все добивается разрешения прийти к АА. (Мы все уговорили АА не принимать его очень уж он льстивый и паршивый человек.)

Ахматова жадно изучала все, что помогало ей оправдать или отвергнуть ее "пушкинские" догадки.

Некоторые из пушкинистов к занятиям ее относились скептически, с недоверием, даже с плохо скрываемой недоброжелательностью. Она постепенно побеждала их проникновенной мыслью, неопровержимыми доказательствами, бесспорностью найденных умозаключений.

Так сам Пушкин открывался Ахматовой все новыми и новыми гранями своего творчества - хрустального, прозрачного, простого, музыкального, чистого...

Лукницкий как мог, ненавязчиво и осторожно, помогал Ахматовой восстановить веру в себя, помогал в самые трудные для нее дни, дни борьбы с самою собой, увлекал ее работой, сначала той, которую делал он, а позже и специально расширял границы работы для нее. Талант не только эмоционально-поэтический, но и сугубо литературоведческий проявился в Ахматовой, хлынул неукротимым потоком. Нет сомнения, что и это было ее предназначением и новым вкладом в культуру. И ей было хорошо, что рядом с ней - человек, друг, всегда готовый помочь, выполнить любое ее поручение. Когда же он наконец увидел ее возрождение, то счел возможным оставить ее. Но она, хотя уже и поглощенная предчувствуемыми ею, а потом, позже, и совершаемыми ею открытиями, терять помощника, собеседника, своего надежного, бескорыстного человека очень, очень не хотела! Привыкла к тому, что он был рядом. Но так же, как она полностью была в "Пушкине", утверждая себя этим, так полностью друг ее был в своей, в новой жизни и хотел утвердить себя в ней.

Павел Николаевич добывал книги, выслушивал, стараясь запомнить и записать ее суждения, догадки, открытия, находил для нее нужный справочный материал. И с огромным интересом и удовольствием наблюдал, как она работает; радовался, что кошмар бездеятельности, рожденный ее психологическим - той поры - состоянием, сменяется острой, вдохновенной, страстной, даже азартной работой. Она становилась все более и более оживленной, все чаще и чаще веселой, даже стала в обращении с людьми легкой. Всегдашнее тонкое остроумие заблистало новой красотой и пленительностью. Ведь есть и такие записи в дневнике: ""Что самое трудное в Петрограде?" - спрашивали Оцупа москвичи. "Пойти к Ахматовой...""

Павел Николаевич увидел: она счастлива. И тогда он стал отходить от нее..