Вера Лукницкая - Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)

- Совсем недавно в Японии введена всеобщая воинская повинность, объяснил Люшин, как бы оправдываясь.

Перед з мком, на плацу, происходило обучение солдат, и можно было увидеть много разных образцов оружия и экипировки новой японской армии. Копирование европейщины производило гнетущее и одновременно комическое впечатление: крошечные гусары и уланы, которым англичане навязали бракованные палаши своих рослых кавалеристов, кукольные батальоны, эполеты на плечах людей, еще носящих дома киримоны. Какими нелепыми выглядели все эти европейские формы на японце, еще не хотевшем вполне выйти из своей древней великолепной цивилизации!

Увидев, что Елисеев помрачнел, Люшин сказал:

- Они все сейчас копируют у европейцев, не только армию. Пойдемте-ка лучше в чайное заведение, оно пока остается чисто японским. Я обещал познакомить вас с гейшами.

- Что вы, что вы, господин Люшин, сначала, как полагается настоящему туристу, осмотр достопримечательностей.

- Тогда позвольте мне как гиду предложить вам немного фактов и цифр. Осака, как Нагасаки и как остальные японские порты, стала доступна для европейца в последний десяток лет. Теперь же в порты Японии ежедневно приходит и уходит из них 14 тысяч пароходов и парусных судов... Но Осака оригинальна и отличается от всех японских портов тем, что огромная река с островами и тремя гигантскими мостами пересекает весь город. От реки идут сотни каналов, они заменяют в Осаке улицы. Тысячи домов свисают над водою, стоят на сваях, а нижние этажи купаются, как видите, в грязной воде. Через каналы города переброшено три тысячи каменных, железных и деревянных мостов. Осаку называют японской Венецией.

- Город красивый, но выглядит не вполне гигиенично. Наверное, здесь сильнее других страдают от малярии и холеры во время эпидемий, - предположил Елисеев.

- Вы совершенно правы, доктор. Японцы только четверть века владеют научной медициной, приобщившись к европейской культуре.

По каналам они подъезжали к базару.

Осака еще больше, чем Нагасаки и Кобе, производила впечатление торгового центра. Здесь располагались десятки тысяч маленьких лавчонок, где продавалось абсолютно все.

- Но я не вижу покупателей.

- Это правда. Покупателей нет. Но приглядитесь: толпа тем не менее чувствует здесь себя вполне свободно и весело, как и в Нагасаки, и в Кобе.

Елисеев купил на память маленькую фигурку носильщика из слоновой кости - сузан и металлическую курильницу для разгона москитов - сенку.

Бродя по торговым рядам, Елисеев увидел магазинчик с русскими тканями: ситцем в цветочек, сатином, бумазеей, фланелью, маркизетом, батистом нежных тонов... На гостя пахнуло родиной. Он заулыбался.

А гид продолжал перечень цифр и фактов:

- Уже десять лет Россия торгует с Японией. Продает ей кроме тканей удобрения, масл , керосин, соленую рыбу. А покупает шелковую нить, соль, хлопок, овощи, фрукты.

После торговых рядов они осматривали громадный, изящно вырезанный храм из дерева с бронзовой статуей Будды и массой мелких идолов и статуй.

Наконец Люшин привел гостя в роскошный чайный дом, где Елисеев смог разговориться с гейшей. Первое, что он спросил ее, - известно ли японским мудрецам, для чего живет человек. Люшин перевел ей вопрос.

- Будда учит подниматься к вершинам духа.

- А куда девать земные тяготы?

- Будда указал путь. Человек страдает оттого, что не может удовлетворить свои желания.

- Но желания всегда растут, даже если и достигает человек заветной цели.

- Поэтому надо умерять свои желания.

- Это путь Востока?

- Почему? Греческий мудрец Диоген, предпочитавший соблазнам мира пребывание в бочке, исповедовал мудрость отречения от внешних благ.

- Если я путешественник, то должен ли я отказаться от своей страсти к дальним походам и сидеть в своей "бочке"?

- Каждый хорош на своем месте. Пусть путешественник путешествует, торговец торгует, философ осмысляет. Но люди всегда чрезмерны в своих желаниях. В букетах, составленных из десятков разных цветов, каждый цветок кричит о своем. Икебана создается из двух-трех цветков, чтобы выразить себя. Так и поэты выражают себя в трех строках хокку.

- А вы можете сами составить хокку?.. Я вчера видел озеро, лебедя...

Гейша задумалась, потом тихо произнесла несколько строк. Люшин перевел лишь смысл:

Лебедь плывет по чистой воде,

Будит нежность в сердце моем.

Завтра прощусь с тобой...

- А танку можно?

- Послушайте и танку. Поэзия - любимейшее искусство японского народа.

В эту весеннюю ночь,

Ночь бесформенного мрака,

Краски сливовых цветов

Увидеть нельзя.

Но может ли быть скрыто благоухание?

- В Петербурге я читал ваши легенды и мифы. О том, как спустились боги по радуге, чтобы небо и землю разделить... И еще: бог воздуха Изанаги ударил копьем в клокочущий хаос, с копья скатились к ногам богини морских волн Изанами шестьсот капель. Они застыли и превратились в острова, которые и стали называться Дай Ниппон - "великая Япония".

- Хаос не затих под нашими островами и время от времени вырывается сквозь горы лавой, давая о себе знать. Вулканы дымятся... Поэтому, наверно, наши поэты так остро ощущают неустойчивость бытия и говорят о преходящем мире... И потому, может быть, японцы любят природу такой зоркой и такой внимательной любовью...

- А сакура тоже символ?

- Да. Японская вишня, вмиг вспыхивающая весной розовым цветом и вмиг исчезающая, тоже символ представления о жизни.

Весь следующий день до самого вечера Елисеев бродил по горам Аримы, небольшого городка, расположенного к северу от Кобе. Арима славилась минеральными водами.

Астры и душистый табак наполняли сады; по канавкам, желобкам, стокам текла вода. Воздух был наполнен звоном журчащих ручьев. Чем выше поднимались путники в горы, тем больше было воды. Она струилась отовсюду, тут же скрываясь в густых травах, в ущельицах и гротиках.

"Наверно, гейша сказала бы что-нибудь здесь о том, что все преходяще", - подумал Елисеев.

День заканчивался в Киото, последней столице до Токио. Толпа разгуливала в национальных нарядах. Горели разноцветные фонари, лампы, светильники. Звучала музыка. Пестрые занавески и картины подсвечивались сзади с сбоку - производили впечатление живого театра. Чайные дома, освещенные лавки с товарами, звоны десятков гонгов, крытые тканями улицы усиливали ощущение праздника. Не верилось, что это обычный, будничный день.

Елисеев опять не мог однозначно определить отношение японца к жизни, к красоте. Так пестр обычный вечерний пейзаж и так строг закон икебаны. Европейские гостиные увешаны картинами, а японец вешает одну в нише стены, потом снимает ее, заменяя другой. Если у европейца на всех приборах сервиза одинаковый рисунок, то японцы изображают разный, считая единообразие скучным.