Казимир Малевич - Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность

Другое в разрушении <���ее>. Как только добытая в разрушаемом ценность так или иначе познается, воплощается в предметную, <���так> предметная подлинность будет иметь в себе только признак первичной подлинности, т. е. беспредметное.

Каждый, таким образом, предмет утилитарный, реально существующий и <���предмет> представляемый равны перед мыслью как представлением <���и,>хотя находятся в разном времени, подлежат одинаково процессу познавания. Познавание происходит в двух планах — первый в себе, второй в реальном пространстве (<���познание> умственное и физическое); как то, <���так> и другое — труд.

Через труд создается культура как результат того или иного труда. Через труд познается представляемый предмет и познанное воплощается в предмет. Реально физически существующие <���предметы представляются> уже не как отвлечение, а подлинность. Но так как подлинное произошло от представляемого, то подлинность физическая будет тоже представляемой, <���то есть> остается беспредметной.

Дальше полагаю, что вся культура всего вообще развития человеческого предметного построения жизни как исключительной полезности чисто харчевой предметной, а также и духовно предметной, обусловленной благом человека, и [заключается в греховности любознательности]. В труде сложения представляемого блага как предмета своего достижения труд должен избавить человека от разрушения. Но труд в то же время должен познать благо, следовательно, разрушить познаваемое, чтобы окончательно сложить его, воплощая обратно разрушенную целостность ради своего удобства. В этой работе усматриваю весь смысл всего труда и творения предметов.

Конечно, возникает вопрос, что такое удобство или благо. Существует еще грех, мешающий получить благо, — разрушение есть грех, но оправдываемый тем, что разрушает во имя нового сложения. Следовательно, в сложении оправдание, а сложение это путь к целостному вне различий единству. Там, где собрано во имя дво<���их>-тро<���их>, нет греха; только «во имя» чего бы то ни было избавляет от греховности.

Человек не может жить <���без единства>, оно для него благо, [ибо] все сложено и слитно. Сущность человека и заключается в том, чтобы все свои действия слить в единое, <���в> стремлении образовать единство. Отсюда, или в этом стремлении, и вся культура труда.

Человек занят тем, чтобы первичный грех возникшего в нем представления воплотить или сложить в единое физическое или познающее познан<���ное>, те. вернуть различию безразличность, внепредставляемость. Но до сих пор человек находится во власти представления мира; представляя мир, желает познать его подлинность.

Желание познать, представить — обманчивое желание. Меня убеждает в этом то, что на протяжении всего времени культурной жизни человека происходит неимоверный труд, выражающийся в сложении познанного различия в благо. Благо и будет конечностью предмета, в котором сложились различия, ведь все благо человека заключается не в бесконечности, а в конечном стремлении. Человек гонит по пятам за ним, но благодаря тому, что благо представляемо, вдобавок в каждом месте другое, конечности его достигнуть невозможно.

Мировая подлинность никогда не начиналась, в ней не было, нет и не будет бесконечного, как и конечного. Природа ничего себе не представляет. Человек через представление о подлинном пытается сложить различия, и это ему не удается. Нету него таких средств и таких предметов, которые были бы сложены до конца, у него бесконечное трудовое проклятие, через которое он собирается победить подлинное через представления.

Отсюда происходит смена культур, смена всех средств, старых опытов предметного труда на новые надежды экономических средств культуры, пытающихся ускорить благо.

Социализм как новая экономическая система равного распределения веса стремится уравнить всё во всем, облегчить ношу, распределить вес, удушающий человечество своим неравенством, хочет снять монументальное нагромождение веса, возложенное на одну часть человечества, распределив равновесие поровну А дальше должен равно<���мерно> снимать его, доходя до полного безвесия, или беспредметности.

Социализм как культура, покоящаяся на одной части трудовых людей, принадлежит тем людям, на которых возложена наибольшая часть веса. В нем <���Социализме> и возникла Социалистическая система как физическое равенство. Но, с другой стороны, вся Социалистическая система трудового равновесия исходит и от другой части людей, возлагающих вес на трудовую часть именно в своем предметном существе. И потому возникновение представления в трудовой части людей о новой культуре не может быть другое, чем предметное равное весомое трудовое распределение. Здесь ничего не изменяется в существе, здесь только закон предметного восходит в план своего наивысочайшего предела и расцвета. Торжество всей трудовой революции является торжеством не только его, но и всего капиталистического буржуазного класса. В этом торжестве — торжество предмета как практического реализма.

Социализм завершает определенную постройку здания практического реализма животного плана, торжество исключительно технических ценностей. Большая трудовая работа над совершенством человеческого организма должна прийти к концу, и новый технический организм должен начать работу новую.

Новая работа, я вижу, вытечет из Искусства как беспредметной подлинности — действовать не зная.

Социализм, таким образом, — порождение двух людей, объединенных предметной системою практических последствий, <���он> не может быть истиной целостного пролетариата как трудового класса. Пролетариат должен воплотиться в новой и подлинной истине, — не в предметном, а беспредметном. Предметная культура буржуазная противоположна духу пролетариата как вне культуры стоящему. Это истина всего народа происходит из Мировой подлинности и должна войти в нее. Тогда только человек освободит свое «ничто» в подлинности Мировой и станет в действии едином безграничном, не забавляясь культурой совершенств, не будет достигать целей смысла и практичности.

Человек двигался под знаком предметной культуры и, может быть, ему суждено двигаться и дальше, и конца движению не будет. Так возможно предполагать, бывши в существе предметной культуры, включая сюда и духовную. Но вот мысль моя была в другой сущности, в другом доказательстве, именно в Искусстве, на примерах которого я выношу все, что усмотрел в них.

Для меня ясно стало то, что, будучи поглощенным лредметн<���ым> доказательство<���м>, Искусство все время указывало, что все попытки к предметному выражению растворялись <���разбивались> как ложь о<���б> истину, предметность растворялась в нем в беспредметность. Оно доказывало, что никогда не было предметом и никогда не строило своей жизни ни <���на> любви, ни <���на> других соображениях, как строила <���их> предметная жизнь. То, что было неизбежным и главным законом в предметной <���жизни>, не имело никакого значения в Искусстве.