Жан-Люк Энниг - Краткая история попы

Точно так же восхищался грубыми, мощными выпуклостями человеческих и лошадиных тел Микеланджело (например, в «Обращении Савла»), но лучше всего выразил свою любовь к ягодицам французский художник Жерико — один из самых страстных почитателей творчества великого итальянца. «Я люблю большезадых людей», — говорил он. Думается, можно не напоминать, как часто Жерико писал мужские зады и крупы лошадей — он был постоянным посетителем императорских конюшен в Версале (и, безусловно, самым великим «лошадиным» художником Франции). Трудно не заметить, как много общего в творчестве Микеланджело и Жерико: физическая мощь, скульптурность форм, взрывная энергия, как если бы ягодичные мышцы лошади действительно питали своей силой мускулатуру всадника. Вес и размер у Жерико выражают силу чувств. «Именно животных, — пишет Лоренц Эйтнер («Жерико», 1991), — он, как опытный наездник, пишет лучше всего, но как художник он порабощен ими».

Жерико написал невероятное количество задниц: массивные лошадиные крупы (1813), зады атлета и акробата и даже (но это редкий случай) женскую попу: в «Объятии любовников» («Зевс и Алкмена») он так «выкрутил» тело женщины, что глазам зрителя открываются не лицо, не грудь, не живот Алкмены, а ее рассыпавшиеся по спине волосы и зад, напоминающий круп великолепной кобылы. Иногда Жерико изображает рядом человеческий зад и лошадиный круп, удивительно схожие друг с другом, достаточно вспомнить картины «Офицер императорской гвардии, идущий в атаку» (1812) и «Коленопреклоненный человек с поднятой правой рукой». На последнем полотне человек и лошадь написаны со спины: его ноги расставлены — одна напряжена, как пружина, другая стоит коленом на земле, между ними четко прорисованы анус, ягодичная щель и гениталии. Обнаженные силачи Жерико напрягают отставленный зад совсем как лошади. Еще более очевидным это сходство становится в изображении яростного противоборства, героической схватки человека с животным — лошадью, львом, быком или тигром. Поединок вставших на дыбы лошадей с обезумевшими от страха возничими, рабы, пытающиеся совладать с закусившими удила скакунами, укрощение диких лошадей: все мышцы напряжены, физическое усилие превращает задницу в величественный и грозный монолит.

Взгляните на полотна «Рабы, останавливающие лошадь» и «Бег свободных лошадей в Риме» (1817): человек пытается подчинить себе животное, как будто хочет напитаться его силой или слиться с ним воедино. У Жерико есть несколько рисунков, изображающих сатиров и кентавров: «Кентавр, похищающий нимфу», «Сатир и нимфа». Тела сплелись в чувственном поединке, который напоминает скорее танец, чем похищение. Такие счастливые моменты редки в творчестве Жерико, для него в страстном порыве тела всегда есть нечто неразделенное, жестокое, трагическое. Только на склоне лет, живя в Англии, он выразил обретенный наконец душевный покой в изображениях массивных и крепких тяжеловесов, этих силачей и пролетариев лошадиной породы. Они стали для Жерико олицетворением всех тех людей из народа — мясников, борцов, ломовых извозчиков, — которые всю жизнь были его излюбленными моделями наряду с величественными обитателями версальских конюшен. Но лошадь для Жерико, как и для Турнье, — это венец творения. Ее брюхо, шкура, сильное тело и налитой зад по-настоящему совершенны и полноценны. Жерико завораживает способность этого создания отражать свет, приглушая его блеск и сияние. Возможно, секрет художника именно в том, что он страстно, до безумия, желал наполнить человеческое тело животной мощью — нежной и поразительно мирной мощью превосходного лошадиного крупа.

Что за манера впадать в неумеренный восторг при виде маленькой попы, крошечной детской попки, глупой незрелой попочки? Когда мать показывает нам свое чадо, она обязательно демонстрирует его чистенькие очаровательные ягодицы. И все вокруг охают и ахают, восхищаясь славным круглым задиком. Думаю, пришло время поговорить о матери и культе детской попки.

«Есть ли на земле и под жаркой небесной задницей, — пишет Витольд Гомбрович [41] Витольд Гомбрович (1904-1969) — польский писатель, драматург и эссеист. в «Фердидурке» (1937), — что- нибудь хуже этого загадочного женского пыла, этих восторгов и счастливых, доверчивых объятий?» Конечно, только в самом раннем возрасте у человеческого существа бывает такая нежная, свежая, сладостно-детская попка. Она похожа на маленькую теплую картофелину. У грудничков ткани настолько же эластичны, насколько неразвит мозг. И это идеальный момент, чтобы с идиотским смехом теребить и тискать, посасывать и поглаживать, обнюхивать и обхлопывать этот маленький, покрытый пушком нежный задик. Ох уж мне эти матери, жадно хватающие ребенка за попку, такую прелестную и такую невинную! Можно быть совершенно уверенным: попка ребенка нуждается в матери, стремится к ней. И ни к кому другому. Разве что к кормилице, но ведь та — молочная мать. Любые другие посягательства на попку считаются извращенными, постыдными, чудовищными. Попка ребенка для матери — что масло для сковородки: ежесекундная близость, нетерпеливое кипение, отношения, необходимые обеим сторонам. Мать, лишенная детской попки, сбивается с пути, перестает быть матерью. Следовательно, попка ребенка формирует мать — да и как бы та могла отречься от того, что взрастила в своем чреве? Мать бессильна против попки — остается воздавать ей почести.

Какая прелестная маленькая попка у ее драгоценного малыша! Ах, до чего он хорош в беззащитности сладкого полусна! Материнское сердце тает от нежности при виде пускающего слюни, описавшегося и обкакавшегося карапуза! Ведь все, что извергает из себя тело ребенка, невероятно ценно для его матери. Чем активнее ребенок срыгивает кашку, тем больше умиляется мать. В этот удивительный период вся жизнь маленького человечка состоит из выделений, истечений и извержений продуктов обмена. Из его какашек. Из его попки. О, эта маленькая попка ангелочка! Любимая мамочка обцеловывает детскую попку, и та растет на глазах. А мать растет с попкой своего ребенка. Она становится огромной. Попка — фундамент матери, основание ее величия. В обществе попки мать стремится к идеалу.

Становится мадонной. Именно поэтому она возводит попку своего чада в абсолют. Попка в ее глазах становится олицетворением ребенка. Своей милой незрелостью, трогательной неловкостью, полным непониманием жизни, невежеством и беспомощностью малыш обязан исключительно матери. Единственное ее призвание — ввергнуть весь мир в детство при помощи «попочной» педагогики. Она и сама в глубине души мечтает об одном: тоже впасть в детство. О, счастье всеобщего поклонения попке! Гармония сфер! О, эта попка, шепчет она, эта несравненная попка!