Ян Парандовский - Олимпийский диск

Не только в анналах истории и Пиндаровых строфах находил Парандовский персонажей своей книги. В музее Олимпии, например, его внимание привлек постамент несохранившегося памятника. На нем было начертано имя кулачного бойца Эвтима, и прямо с пьедестала оно перекочевало на страницы "Олимпийского диска".

Изучение изобразительного искусства Древней Эллады весьма много дало писателю. У него есть необыкновенно интересное эссе о красоте греческих ваз, и это понятно - рисунки на них поведали Парандовскому немало того, что пригодилось при создании повести и чего неоткуда было иначе почерпнуть. Легко заметить в "Олимпийском диске" также влияние изумительной греческой скульптуры V в. до н. э., известной ныне преимущественно по позднейшим римским копиям. Первым, конечно, приходит на память непревзойденный "Дискобол" Мирона; когда благородный Сотион у Парандовского одерживает верх в метании диска над расчетливым Иккосом, то хочется обратиться к прекрасному юноше восторженными словами Пушкина:

Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,

Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.

Эпизод с колючкой, попавшей во время бега в ногу первому победителю 76-ых Олимпийских игр, заставляет вспомнить изваянного Пифагором Регийским "Мальчика, вынимающего занозу". А анонимный шедевр "Возничий из Дельф" словно оживает в финале конных ристаний.

Как обычно, Парандовский чрезвычайно заботился о художественной стороне своего произведения. "В первой редакции, - вспоминает он, - "Олимпийский диск" открывала старательно сделанная фраза, ею я начинал описание Альфея олимпийской реки, истоки которой в Аркадии. Мне очень нравился этот фрагмент, и позднее он был напечатан отдельно, но для "Олимпийского диска" не годился, стал отходом, стружкой, не вошел в создаваемую вещь. У него был совершенно иной характер, он мог бы скорее быть использован в эссе, нежели в беллетристическом произведении, и совершенно не гармонировал с атмосферой книги, а атмосфера эта была выражена уже первой фразой, той, которой начинается книга и по сей день". Тщательной шлифовкой стиля Парандовский добился большой пластичности изображения, и его книга по праву может быть названа словесным рельефом на сюжет 76-ых Олимпийских игр.

По хронологии описываемых событий к "Олимпийскому диску" вплотную примыкает "Аспасия". В этой миниатюре Парандовский постарался свести воедино все скудные данные об удивительной женщине былых времен, о которой Плутарх сообщает, что она заставляла даже кормчих политической жизни исполнять ее желания, а философов серьезно считаться с ее взглядами. Судите сами: чужеземку из Милета вопреки обычаям ввел в свой дом на правах жены первый гражданин Афин - Перикл. Тот самый Перикл, чьим именем назван "золотой век", эпоха наивысшего расцвета Афинской державы. И это ее салон, плененные умом и обаянием хозяйки, охотно посещали философы Анаксагор и Протагор, Сократ и Ксенофонт, драматурги Софокл и Еврипид, историки Геродот и Фукидид, скульптор Фидий, врач Гиппократ и многие другие выдающиеся люди.

Владычица Афин, Периклова подруга.

Которую Сократ почтил названием друга

так охарактеризовал Аполлон Майков в середине прошлого столетия Аспасию в посвященном ей стихотворении. О масштабе личности позволяет судить не только круг друзей человека, но и его враги - ненавистником Аспасии был комедиограф Аристофан.

И в давнем кратком этюде об Аспасии, и в написанном спустя тридцать лет подробном жизнеописании Петрарки Парандовский твердо придерживался одного принципа - ревностной верности фактам. "С большим трудом и сожалением решаюсь я заполнять собственными домыслами те или иные пробелы в достоверных сведениях и, пока есть надежда, стараюсь учесть даже самые беглые указания", - признается он. На солидном фундаменте исторической и филологической основательности Парандовский неизменно возводит легкое и привлекательное здание художественной прозы.

Объясняя разницу между трудом ученого и трудом писателя, он указывает в статье "Работа над "Петраркой", что наиболее существенное отличие заключается в самой трактовке предмета: "...где один цитирует различные мнения по спорным проблемам, прежде чем высказать собственное суждение, другой дает готовое решение в ходе цельного, непрерывного повествования".

В случае с Петраркой задача биографа одновременно облегчается и усложняется тем, что великий поэт сам позаботился передать грядущим поколениям собственный портрет - таким, каким хотел его видеть, запечатленный в "Письме к потомкам", в диалогах "Тайны", в специально отобранных посланиях. Часть своей корреспонденции он сознательно уничтожил. "Петрарка считал, что потомки будут гораздо более требовательными к нему, чем современники, и хотел предстать перед ними в праздничном наряде", замечает по этому поводу Парандовский. Писатель сумел показать создателя бессмертных сонетов и в момент триумфа на Капитолии, и в годы скитаний, и в часы работы, размышлений, и в минуты смятения, скорби. Петрарка изображен гениальным поэтом и философом-гуманистом, страстным трибуном, родоначальником европейской культуры Возрождения.

Еще в начале XIX в. горячий поклонник творчества "певца Лауры" К. Н. Батюшков писал о нем: "Он заслужил славу трудами постоянными и пользою, которую принес всему человечеству, как ученый прилежный, неутомимый; он первый восстановил учение латинского языка; он первый занимался критическим разбором древних рукописей как истинный знаток и любитель всего изящного. Не по одним заслугам в учености имя Петрарки сияет в истории италиянской; он участвовал в распрях народных, был употреблен в важнейших переговорах и посольствах... Наконец, Петрарка сделался бессмертен стихами, которых он сам не уважал, - стихами, писанными на языке италиянском, или народном наречии... Он и Данте открыли новое поле словесности своим соотечественникам...". В книге Парандовского Петрарка до последнего вздоха вникает в сокровенный смысл "Одиссеи" и умирает над бессмертными строками поэмы Гомера. Сцена эта как бы символизирует собою, что новое время, выразителем которого был Петрарка, "именно в античности черпало свои идеалы высшей культуры, высшего стиля жизни, свободы и презрения к изжившим себя формам жизни средневековья".

В этом томе удачно переплелись оливковые ветви, из которых делались венки для древних эллинов - победителей Олимпийских игр и лавры, возложенные на голову "короля поэтов" Петрарки, исполненного собственного достоинства человека, провозгласившего начало нового времени - эпохи Возрождения. Идея преемственности эпох в области культуры пронизывает все творчество Яна Парандовского, помогающее осознать непреходящее по своей ценности духовное наследие прошлого как важнейшую составную часть нашей цивилизации.