Роланд Пенроуз - Пикассо

Пикассо скорее привлекали поиски поэтов-сюрреалистов, нежели художников этого направления. Хотя он никогда не участвовал в дискуссиях последних, он дал разрешение поместить репродукцию одной из своих картин в журнале «Революсьон сюрреалист». Он даже пренебрег своим давнишним правилом — не показывать работы одновременно с другими художниками — и принял участие в выставке художников-сюрреалистов, организованной в галерее «Пьер» в 1925 году.

В четвертом номере «Революсьон сюрреалист» Бретон опубликовал пространную статью о Пикассо, в которой излагал причины своего восхищения художником. «Реальность, — писал он, — это не то, что предстает взору. Художник должен видеть внутренний мир объекта». Пикассо, по его словам, достиг этого в кубизме. Отдавая должное проницательности и смелости художника, он продолжал: «Переживаемое нами сегодня время не наступило бы или пришло бы позднее, не прояви этот художник присущей ему смелости».

Общение с сюрреалистами привело к появлению в творчестве Пикассо признаков глубокой тревоги, испытываемой художником. Какое-то время она скрывалась за ощущением семейного счастья. Но теперь ее признаки давали о себе знать все сильнее. Изречение Брака о том, что «искусство должно вызывать содрогание, иначе оно перестает быть таковым», как нельзя точно отражало мучительные мысли, терзавшие Пикассо.

Весной 1925 года, когда труппа «Русского балета» выступала в Монте-Карло, он в течение короткого времени вновь сотрудничает с Дягилевым и Мясиным. Видимо, под влиянием этого общения в начале того же года художник создает крупное полотно «Три танцора». Вид изображенных на нем танцующих фигур не имел ничего общего с элегантным изяществом танцоров «Русского балета». Созданные им танцоры — это отражение наступившего после мировой войны краха надежд на приход нового «золотого века», это всплеск неистовой ярости, свидетельствовавший об отчаянии и предчувствии трагического. Когда в 1964 году галерея «Тейт» приобрела эту картину, Пикассо признавался, что он никогда не одобрил бы данного ей названия, поскольку для него она всегда ассоциировалась с болью, испытанной им, когда он услышал о смерти своего старого друга — художника Рамона Пишота, профиль которого появляется в виде тени в окне на правой стороне картины.

«Три танцора» — важная веха в творчестве художника. В этой работе резкие изломы линий совсем не связаны со спокойствием «классических» работ предыдущих лет. Она возвещает о новой, более свободной манере выражения. Пройдут годы, человеческие тела будут расчленены кистью на части, но не с осторожностью, характерной для периода аналитического кубизма, а с силой, которую нельзя было увидеть в работах ни одного художника. Но Пикассо не только разрушал и разлагал на части. Он создал новую анатомию тела, новую структуру и новые сочетания, соединив мир воображения с повседневной реальностью. Картина положила начало новому периоду, где чудовищам отводилась иная роль.

В это время претерпевает изменения и внутренний мир художника. Блеск высшего общества, где он вращался, начинает утрачивать для него притягательную силу. Правда, Пикассо можно еще было часто увидеть с Ольгой на премьерах театральных представлений. Горящие черные глаза и кушак тореадора, который он носил под прекрасно сшитым смокингом, сразу выделяли его из толпы. В компаниях снобов они кочевали с одного роскошного ужина на другой. К нему постоянно обращались с просьбами создать декорации для различного рода торжеств. Как и большинство испанцев, он обладал неугасимой страстью к общению и развлечениям. Он мог просиживать в компаниях ночи напролет. И при этом ему не нужен был в качестве стимулятора алкоголь.

Когда он бывал в настроении, от его сдержанности не оставалось и следа. Его неожиданные оригинальные реплики вносили живую струю в разговор, а рассказанные забавные случаи неизменно заканчивались восклицанием: «Вот такая история!» — и громким смехом, который одновременно заражал и создавал атмосферу раскованности.

Во время своих частых поездок на побережье Средиземного моря он черпал вдохновение и темы из самых различных ситуаций окружавшей его жизни. Его внимание на рынке в Каннах могла вдруг привлечь тарелка из картона, на которой ему подали купленные им фрукты. После внимательного рассмотрения текстуры картона он делает на ней набросок различных фруктов и раскрашивает их соком, выдавленным из лепестков оказавшихся под рукой цветов. Подписав созданный на ходу рисунок, он обменивает его на несколько чистых картонных тарелок и возвращается домой с чувством радости от неожиданного экспромта. Моментально реагируя на окружающее, он впитывал в себя цвета пейзажа, блики на поверхности моря и ловкие движения играющих на берегу купальщиков. Его с одинаковой силой могли привлечь такие находки на берегу, как кусок выброшенного морем дерева, лист ржавого железа или корни бамбука, которым волны придали причудливую форму.

Во время отдыха он мог часами беседовать у моря или за столом с приезжавшими во Францию друзьями, среди которых бывал Хемингуэй. Сохранилось фото одной из устроенных на берегу пирушек. Участники облачились в необыкновенные костюмы: граф и графиня Бомон — в масках, Ольга — в пачке балерины. Среди гостей — приехавшая к сыну мать художника, сидящая на краешке каноэ. На ее голове странная шляпа с отделанными бисером полями.

Желание разыграть публику не покидало Пикассо ни на минуту. Вызывающая выходка — коллаж из кусков собственной не-выстиранной рубахи — представляла собой одновременно и вызов, и поразительное превращение такого неподходящего, казалось, исходного материала в предмет, который может привлечь внимание. Другим примером этого «эпатажного» искусства явился огромный коллаж, созданный в том же 1926 году и названный «Гитара», где основным элементом является кухонное полотенце из грубого материала, прибитое к доске гвоздями, концы которого безобразно торчат в стороны. Пикассо хотел даже прикрепить к краям рамки лезвия бритв острой стороной наружу, чтобы всякий, кто попытался бы поднять картину, неизбежно получал бы рану. Такие выходки являлись мощным и экспрессивным выражением переживаемого в тот период художником кризиса. И хотя эта работа была показана в Париже, Нью-Йорке и Лондоне, Пикассо постоянно хранил ее в своей студии словно проклятие, от которого он получал удовлетворение. Другие, еще более эксцентричные полотна, последовавшие за указанными двумя работами, свидетельствовали об испытываемых художником душевных муках.

В течение этого периода образ любимого им существа оказался незатронутым безжалостным расчленением объектов на части. С первого дня появления на свет сына художник, наряду с полотнами чудовищ, с большой любовью создает портреты своего малыша. Среди них чудесные портреты Пауло в экзотических костюмах — Пьеро, Арлекина, держащего в руках палочку и букет цветов или одетого в отделанный золотом костюм тореадора.