Роланд Пенроуз - Пикассо

На следующий год в апреле аналогичный конгресс был организован в Париже. Пикассо попросили нарисовать к его открытию плакат. Выбрав знакомый ему сюжет, белого голубя (такого он держал в клетке в гостиной в студии на улице Гран-Огюстен), он выполнил литографию, которой суждено было стать знаменитой. Плакат олицетворял идеи конгресса, проводимого в «Саль Плейе», где присутствовали Пикассо и его друзья. Позднее он был выпущен большим тиражом и появился на стенах многих европейских городов. Одни приветствовали его как воплощающий идею мира символ; другие с пренебрежением отнеслись к нему как к грубой форме коммунистической пропаганды. Однако Филадельфийский музей искусства, оставив в стороне политические соображения, наградил художника памятной медалью за эту литографию. Спустя некоторое время голуби мира Пикассо разлетелись буквально по всему миру. В Китае и во многих других социалистических странах были выпущены марки с их изображением.

В ноябре 1950 года третий конгресс, на который Пикассо был приглашен как делегат, должен был состояться в Шеффилде. И предыдущие конгрессы подвергались враждебной критике, однако на сей раз английское правительство, учитывая начавшуюся незадолго до этого войну в Корее, сочло, что конгресс может оказаться слишком опасным пропагандистским мероприятием и потому его следует поставить под контроль, отказав в выдаче виз большому числу делегатов из других стран. Поскольку на конгресс должно было прибыть много выдающихся представителей интеллигенции, и в их числе президент конгресса профессор Жолио-Кюри, это грубое нарушение процедуры и форма, в которой оно было осуществлено, вызвали критику правительства в парламенте со стороны даже такого антикоммуниста, как Уинстон Черчилль.

Случилось так, что одновременно с конгрессом в Лондоне была организована выставка последних работ Пикассо. По этой или по какой-то иной причине Пикассо разрешили въезд в Англию. Будучи предупрежден о его приезде, я поспешил на вокзал «Виктория», чтобы встретить Пикассо и его друзей. Ночной паром необъяснимо долго запаздывал. Когда я наконец увидел маленькую фигуру Пикассо, одетого в серый костюм, с черным беретом на голове и с чемоданчиком в руке, я, к своему удивлению, обнаружил, что он был один. Мы пожали друг другу руки, и он сообщил мне, что его друзья, почти все без исключения, не были допущены в страну в Дувре как опасные революционеры. «А я? — спросил он удивленно. — Что такого сделал я, что они разрешили мне въехать?».

Пикассо пробыл в Англии недолго. Конгресс оказался на грани срыва. Пресса всячески высмеивала любого, имевшего к нему отношение, как игрушку в руках коммунистов. Чтобы избавиться от репортеров, я пригласил Пикассо отправиться со мной на один день в сельскую местность. Он охотно согласился, понимая, что окажется там в кругу друзей. На следующий день мы вернулись в Лондон, и Пикассо утренним поездом отправился в Шеффилд, где, несмотря на столь неблагоприятные обстоятельства, все же должен был открыться конгресс, на который так и не смогли прибыть многие делегаты. Тем не менее самый крупный зал города был переполнен. Речь Пикассо была встречена овацией, хотя она и была самой короткой, не более минуты. Произнесенная на французском языке, она была лишена какого бы то ни было красноречия. Как это было с ним всегда, он не касался политики. Он рассказал присутствующим о том, как научился у отца рисовать голубей и как это открыло ему дорогу в «семью художников». Свою речь он закончил словами: «Я выступаю за жизнь и борюсь против смерти. Я выступаю за мир и потому борюсь против войны».

По возвращении в Лондон его ждала большая группа студентов, оказавших ему восторженный прием. И все же эта встреча не могла рассеять горечи, причиненной действиями правительства Англии. Он отклонил официальное приглашение посетить собственную выставку. Большинство органов печати страны сочли присутствие Пикассо подходящим поводом не только для его очернения, но и для нападок на тех, кто пожелал оказать ему честь как великому художнику. В печати, например, появилась такая заметка о присутствии на одном из вечеров в честь художника члена правительства: «Странно, что английский министр счел нужным оказать честь Пикассо. Теперь уже всем известно, что из средств, которые Пикассо получает за свои работы, он делает огромные подношения коммунистам».

Однако ни нападки прессы, ни искажения фактов не вывели Пикассо из равновесия. Он к этому привык. Одновременно во время его пребывания в Англии сотни поклонников восторженно приветствовали его. И хотя он чувствовал себя неловко, окруженный людьми, языка которых он не понимал, новая обстановка, в какой он оказался вдали от друзей, и возбуждение от приезда в Англию, страну, о которой он мечтал с юности, доставили ему огромное удовольствие. Он был поражен разрушениями, принесенными войной Лондону, очарован сельской местностью, представшей перед ним в холодном солнечном убранстве. Глядя на нее, он не мог не воскликнуть: «Я удивлен, что молодые английские художники так мало рисуют ее».

Пренебрежение, выказанное британскими властями, не помешало ему посетить четвертый конгресс, состоявшийся в Риме в 1955 году. Он провел в Италии четыре дня, выполняя обязанности, связанные с проведением конгресса, при этом он выкроил время для посещения Сикстинской капеллы.

Не слишком привлекательная, выкрашенная в розовый цвет вилла «Ла Галуаз», расположенная на испещренном земляными террасами холме неподалеку от Валлориса, была выбрана Пикассо из-за отсутствия более подходящего жилища. Два низких тутовых дерева, достигавших фронтона здания, бросали тень на маленькую террасу. Однако несколько унылые комнаты виллы обеспечивали достаточно пространства для Франсуазы и незадолго до этого родившегося у них сына Клода. В конце сада находился гараж, где рядом с «Испано-Суиса», единственным автомобилем, которым он всегда гордился, стоял подаренный ему американским другом «Крайслер». После многолетних поисков самого себя первый сын художника, Пауло, обосновался в селении у залива Жюан и, будучи страстным любителем-водителем, часто выполнял роль шофера отца, когда требовалось подменить Марселя.

В 1949 году, спустя два года после рождения Клода, на свет появилась дочь. Ввиду страсти отца к голубям ее назвали Палома [4] Голубь (исп.). .

В семью вскоре вошел также маленький щенок-боксер Ян, который занял свое место на картинах вместе с детьми, играющими с матерью. После приобретения новой собаки, первой после Казбека, продолговатых очертаний афганской овчарки уже не найдешь более на полотнах Пикассо. Округлые личики детей на картинах чем-то напоминали круглую мордашку курносого Яна.