Дора Коган - Врубель

Еще совершеннее другой пейзаж, где колья заборчика и сплетение голых ветвей деревьев и домик вдали образуют сложное прихотливое единство, сложнейшую, виртуозно выстроенную форму. «Нарисуй просветы воздуха в ветвях». Врубель и прежде говорил это Коровину, который стремился передать неуловимую изменчивость света и воздуха и таяние предметной формы в них. Он и тогда понимал, что гораздо существеннее, напротив, придать четкую форму всему изменчивому и неуловимому, всему бесплотному. Но еще никогда он этого не умел так, как теперь. Как живой, пронизанный кровеносными сосудами кусок материи выглядит этот набросок голых ветвей дерева, распростершихся, сплетающихся и пересекающихся между собой в воздушном пространстве, вместе с тем сливаясь с этим пространством, чтобы образовать единое целое — фрагмент натуры, возведенной поистине «в перл создания», причастный к бесконечности, влекущий к ней. Эти рисунки знаменовали необоримую силу здорового начала психики художника.

В некоторых рисунках совершенно особая «хватка», в них ощущается первозданная острота и очищенность зрения — как будто художник только явился на свет. Кстати, он так и написал в одной записке, адресованной его врачам: «Чувствую себя явившимся из чрева матери…».

Как горячо все годы он мечтал о том, чтобы постичь «музыку Цельного человека», сколько безуспешных попыток к этому делал прежде! Рисунок «Бегство в Египет» — произведение художника, приобщившегося к этой музыке. Сильные и проницательные штрихи в духе лубка воссоздают драматическое евангельское событие. Вместе с тем здесь острая характерность и грубоватость сплетаются с теплотой и нежностью. Стихийная, органическая «подсознательная» фольклорность присуща этому рисунку. Она подчеркивается таинственной фигурой идола в правом углу композиции, которая как бы воплощает языческое начало, таящееся в христианстве.

Очевидно, к этой же поре принадлежит и рисунок карандашом — портрет доктора Ермакова с его резким смелым штрихом и удивительной по выразительности деформацией черт лица. Совершенно оригинальны два портрета цветными карандашами — певца С. и больного. В технике этих рисунков раскрываются невиданные возможности, казалось бы, «примитивного» материала — цветных карандашей, по-новому используются цвет, линия, пятно.

Цвет выступает то в виде штриховки, которая образует сложнейшую многоцветную ткань, то в виде звонкого чистого пятна, лаконичные линии, подчиняя себе белую плоскость бумаги, вместе с ней «обозначают» пластику лица, олицетворяют его внутреннюю динамику, его своеобразное выражение, всей совокупностью художественных средств дается как бы метафора человека. Так формируется совершенна новый художественный метод, в котором мастер «взрывает» все испытанные им самим творческие принципы в методе портретирования и технике. В этих пронзительно точных и правдивых и в то же время произвольных рисунках с натуры Врубель предвещает графические портреты Матисса и отчасти Пикассо.

«Бабочка», «соловей», «роза широкская, палистанская, герпрудская» — называет Врубель Забелу в своих полубезумных письмах, подражая словам «Песни песней» из Библии, которую он в это время читал. С Библией связан и холст «Азраил», где художник выплескивает радужное, фантастическое великолепие красок. Он выдержал теперь и фантастическое, которое было столь опасно для его больной психики.

Последние летние месяцы он провел в частном санатории доктора Усольцева в Петровском парке, и здесь завершилось его временное выздоровление. Благотворна была вся обстановка, которую Федор Арсентьевич создавал для пациентов своей больницы, разместившейся в нескольких деревянных домиках Петровского парка. Больные вели домашнюю, патриархальную, размеренную жизнь в семье самого доктора, с. его семьей. Все усилия врача направлены на то, чтобы выпестовать и заражать волей к жизни здоровое начало психики, концентрировать его силы в борьбе с больным. Подход к больному врача-психиатра Усольцева, приверженца школы профессора Корсакова, основан на глубокой вере в душевные силы человека, в торжество светлого духа над темными демонами в его сознании.

В августе 1904 года Врубель покинул клинику доктора Усольцева. Он снова воскрес. Новая жизнь связана теперь с Петербургом, так как Забела наконец, после многих хлопот, принята в труппу Мариинского театра. Они поселяются в доме на Театральной площади рядом с театром; недалеко — Екатерининский канал, «Новая Голландия» и весь старый классический Петербург — Петербург его юности. Он возвращался к началу, к истокам своей биографии. Можно было выйти на канал через проходной двор, и тогда он оказывался перед очаровательным мостиком, названным «львиным». Четыре сказочных льва, закусив в зубах металлические тросы, на которых подвешен мостик, встречали его ежедневно, простодушно и вместе с тем загадочно и странно улыбаясь, виляя хвостами, как бы приветствуя и ободряя его.

И начало новой жизни было действительно хорошо. Внушали надежды возобновившиеся отношения с петербургскими художниками — «мирискусниками» и участниками выставок «36-ти». В это время разворачивались новые события. На базе «Мира искусства» и предприятия выставок «36-ти художников» возникало новое объединение, которое будет называться «Союз русских художников», и Врубель принимает участие в этих событиях. Его главная идея, главная мечта в выставочной деятельности — экспозиции без жюри как воплощение полной свободы творчества. Полная свобода! Он куда последовательнее в своей художественной позиции, чем его приятели, куда радикальнее! Но он и с ними… Только состояние здоровья не позволило ему тогда участвовать в предприятии «Современное искусство», устроенном художниками «Мира искусства», субсидируемом князем Щербатовым и В.В. фон Мекком. Тоской по красоте, которой так недостает в современной жизни, одушевлялась идея устройства выставок, представляющих образцы интерьеров квартир, решенных вплоть до мельчайших деталей художниками. Это была как бы воплощаемая в жизнь эстетическая утопия. Хоть мебелью Врубель не занимался и не так давно отказался от заказа спроектировать обстановку квартиры Я. Е. Жуковского, он позволил себе помечтать и на эту тему. Только слишком тревожным, напряженным представлял он свой интерьер комнаты — в багряно-алых тонах. Он напоминал о цветах и красках картины «К ночи».

Все складывалось теперь так, чтобы показать Врубелю, что мечта о совершенстве, о служении прекрасному и духовному, с которой он входил в искусство, имеет к его жизни прямое отношение, осуществима в ней, что теперь его жизнь вступила именно в эту фазу осуществления его мечты. Он приобщился к Парнасу, к художественной элите, он сам становится одним из главных борцов за «чисто и стильно прекрасное», стоит на переднем рубеже.