Георгий Почепцов - История русской семиотики до и после 1917 года

е) отдельный раздел "Режиссура жизни" описывает школу, деревню, военный лагерь, министерство, монастырь, тюрьму, кладбище и т.п. с точки зрения перформанса.

Удивление вызывает достаточно четкое представление Н.Евречнова о будущем телевидении и его семиотических характеристиках. "У каждого из нас будет свой собственный театр, некий тоже в своем роде "театр для себя", представляющий полную свободу в выборе времени, компании и удобной позы для наслаждения сценическими произведениями, которые, разумеется, не ограничатся исключи

Евреинов о театральности 109

тельно "научными картинами". Чтение романов покажется скучным рядом с их сценическими восприятием в таком домашнем театре будущего. Конечно, это будет, в смысле совершенства представления, нечто весьма далекое от тех "инсценировок", какие занимают нас теперь на экране кинематографов. Кинематограф в том виде, в каком он сейчас существует, покажется, по сравнению с будущим аналогичным театром, жалкой игрушкой, достойной смеха и презрения. Я уж не говорю про мелькание, плоскостность и прочие недостатки, которые может быть уже завтра будут устранены на века. Нет, будущий кинетофон (дело не в названии) явит подлинное волшебство сценически выбранных красок действительности, явит человеческий голос, "машинным способом" эстетизированный в своей передаче, явит подкупающую самого злостного прозаика ясность, очарование и иллюзорность драматической концепции. (...) Грандиозный спрос на подобный волшебный товар даст возможность "отпускать" в нем красивейших женщин мира, чудеснейших актеров лучших школ, самую сыгравшуюся оркестровую музыку, самый полноголосый человеческий хор, целый рой пленительных танцовщиц, неустрашимых акробатов, отменнейшие декорации и костюмы величайших художников, сонмы статистов, море людей!.. И каждый из этих новых даров Пандоры будет стоить, в силу того же грандиозного спроса, не дороже просто изданной книги или брошюры нашей эпохи. Наши внуки (я хочу верить, что уже наши внуки) будут покупать такие картины, как настоящие сновидения, -- сновидения, которыми можно будет наслаждаться лежа в своей постели, vis-a-vis к кинемо-экрану, сновидения, которые заполнят комнату и душу прежде, чем спящий сомкнул глаза" (Евреинов Н.Н. Театр для себя. -- Ч.2. С.101-102).

Кинематограф, как считал Н.Евреинов, интересен своим преодолением времени, поскольку в нем возможна встреча артиста даже с будущим зрителем (См.: Евреинов Н.Н. Pro scena sua. С.123). Я привел такую длинную цитату из-за восхищения описанием того, чего еще не было, с четким вычленением позитивных характеристик, которые только сегодня мы достаточно ясно можем себе представить.

Несколько своих статей Н.Евреинов посвящает проблеме наготы/оголенности; в современной терминологии -- мистике эротики/порнографии. Он замечает: "Не знаю

история до 1917 года 110

как для других, но для меня понятия обнаженности и оголенности не только не совпадают, а прямо-таки противополагаются в эстетическом отношении. (...) Слово "голая" отдает запахом банного веника; слово "нагая" -- жертвенным фимиамом. О нагой женщине я могу вести беседу со своей матерью, сестрой, дочерью, не оскорбляя вовсе их чувства целомудрия; о голой женщине мне пристойней говорить, закрывши от них двери. Оголенность имеет отношение к сексуальной проблеме; обнаженность -- к проблеме эстетической. Несомненно, что всякая нагая женщина вместе с тем и голая; но отнюдь не всегда и не всякая голая женщина одновременно и нагая" (Там же. С.168-169). Или: "покров наготы поистине волшебный покров; ни одно платье так не капризно при носке; малейшая неосторожность, малейшее легкомыслие в обращении с ним, -- и волшебный покров спадает, наказывая виновных неприличием оголенности, сменяя уважение к ним на смех или похотливость" (Там же С.169).

Есть интересная параллель с Мишелем Фуко, который говорил о наказании тела, а с историей телесных наказаний в России выступил Николай Евреинов. Он писал: "Возможность телесно наказывать превращалась на Руси нередко в настоящую страсть к истязанию, страсть, находящую себе полное объяснение лишь в планомерной истории развития телесных наказаний в России" (совр. переизд. Евреинов Н. История телесных наказаний в России. Харьков, 1994. С.4). Это было столь значимым элементом русской истории, что захватывало почти каждого "Наши предки воспитывались около плах и эшафотов, -- пишет Николай Евреинов, -- никогда они не собирались в большом многолюдстве, чем в дни торговых казней или военных экзекуций..." (С.7). Причем с сегодняшней точки зрения часто отсутствует соответствие проступка и уровня наказания, что характерно для времени Петра I или Павла I. Например "Резали язык государственным преступникам, заговорщикам, бунтовщикам" (С.54). Не делали исключения и императрицы: "По русскому праву розги по-прежнему назначались детям; для взрослых эта кара считалась слишком незначительной Впрочем, нам известно, что сама Государыня пользовалась этим наказанием для своих придворных" (С 80). Сама книга Н.Евреинова огромного формата и с большим числом иллюстраций Она наглядно показывает, что никто не был свободен от истязаний вне за

Евреинов о театральности 111

висимости от положения в существующей иерархии. Например, следующий факт -- "Сенатору Мусину-Пушкину вырезали язык и назначили Сибирь" (С.67), что говорит о действительной распространенности этой стороны жизни. В некоторых случаях прохождение этой процедуры скрывалось от окружающих. "Многие не выдерживали экзекуции и тут же испускали дух, со всех же прочих ревностный инквизитор брал подписку, подтвержденную клятвой, что они обязуются никому ни при каких обязательствах не передавать о том, что с ними сделали в Тайной экспедиции, а если проговорятся, то должны будут снова подвергнуться безответно наказанию" (С.82). Вряд ли тут подойдет идея Льва Карсавина о том, что преступник может сам добровольно пойти на подобное наказание.

2.4. Л.П.ЯКУБИНСКИЙ И Е.Д.ПОЛИВАНОВ О ПОЭТИЧЕСКОМ ЯЗЫКЕ

ОПОЯЗ (Общество по изучению поэтического языка), составивший основу формальной школы в литературоведении, был сформирован в дореволюционное время (См.: Медведева С.Ю. К истории изучения поэтического языка // Структура и функционирование поэтического текста. -- М., 1985. С. 39). Мы остановимся здесь на двух именах -- Лев Петрович Якубинский (1892-1945) и Евгений Дмитриевич Поливанов (1891-1938). Мы сознательно "потеряли" В.Б.Шкловского в дореволюционном ОПОЯЗе, поскольку о нем мы будем говорить впоследствии. Но, если быть честным, то и сам В.Б.Шкловский "теряет" А.П.Якубинского и Е.Д.Поливанова, посвящая им едва ли не абзацы, в то время как Б.М.Эйхенбаум или Ю.Н Тынянов получают у него целые главы. Так что историческая справедливость требует отдельного разговора о А.П.Якубинском и Е.Д.Поливанове, тем более, что они и сами выделились а) заложив основы изучения именно поэтического языка, а не прозы, б) будучи лингвистами, а не литературоведами, как остальные участники формальной школы, в) "Поливанов и Якубинский были коммунистами Поливанов еще до Октябрьской революции, а Якубинский с первого года революции" (Шкловский В.Б. Тетива // Избранное: В 2-х т. - М, 1983. - Т.2 С.132).