Лев Анисов - Александр Иванов

В числе друзей А. Н. Оленина были Г. Р. Державин, И. А. Крылов, Н. И. Гнедич. Дом его посещали Карамзин, Батюшков, Плетнев, Пушкин, художники Боровиковский, Гальберг, Егоров, Кипренский, Лосенко, Мартос…

Всегда корректно относившийся к своим служебным обязанностям, Оленин с особым рвением принялся отправлять свою новую должность президента Академии художеств. Но сколько ему предстояло сделать!

Существующие порядки в Академии, разгул, которому втайне предавались его соученики, бессистемность в преподавании общеобразовательных предметов, которые приводили к тому, что, получая диплом, художники оставались людьми непросвещенными и темными, сказались на отношении Александра Иванова к Академии. Отвращение к ней, не скрываемое в продолжение всей его жизни, похоже, пробудилось в нем с первых дней обучения в ее классах [8] 20 апреля 1840 года, находясь в Риме, А. Иванов писал отцу: «Я давно уже ненавижу Петербург с его Академией Художеств…». В другом письме, говоря о Карле Брюллове, он скажет: «В его время в нашей Академии Художеств науки были в совершенном расстройстве, надобно было (при выходе из Академии) изучить языки иностранные и начитаться всего того, что требует просвещенный наш век от художника». .

«Живо припоминаю себе, — вспоминал Ф. И. Иордан, поступивший в Академию двумя годами ранее Иванова, — огромный рекреационный зал полон стоячей пыли от шума и говора вновь принятых учеников. Среди нас расхаживал и веселил детей незабвенный в будущем времени гувернер и учитель, ученик старшего возраста Александр Савельевич Кондратьев. Этот А. С. Кондратьев был самая интересная личность во все долговременное мое пребывание в Академии. Без всяких данных по наукам и художеству, он был лучший учитель русского языка и арифметики. Как гувернер, он был строг, и все любили его. Он составлял главное звено между учителями и гувернерами, все старались ему угождать, и его рекомендательное слово имело всегда желанный успех.

Между нашими гувернерами и учителями, кроме их слабых знаний, отличались странностями: С. И. Шишмарев, в парике и имел шляпу, которая покрывала у него только маковку головы, с малою камышевою палкою в руке, которою он бил мальчугана как-то неожиданно, скрывая ее за спиною; учил он первоначальной грамоте русского языка и вызывал к себе во время классов для чтения; мы не столько смотрели на строки, сколько на движение его камышевки и готовились, прежде чем следовало, защитить себя локтем от ее удара…

Учитель французского языка, М. П. Тверской, — редкий пример лености… Страсть его была собирать валяющееся железо; каждое отделение учеников держало наготове фунтик всякой железной дряни; это он знал, и когда ему передавали втихомолку, что собрано довольно, он тотчас пугал нас, что в следующий раз он будет нас экзаменовать… Когда же являлся избранный — один из наших товарищей и подносил ему фунтик с, гвоздями, пуговицами и всякою металлическою дрянью, учитель серьезно принимал, и назначенный день экзамена проходил у него гуляньем по коридору…»

Учителем русской словесности был Е. М. Предтеченский. В пальцах всегда держал щепотку табаку и по временам осторожно прикладывал щепотку к носу и, как говорится, «на долгих» втягивал в нос.

Преподавание его заключалось в следующем. После каникул или после Рождества Христова приносил он в класс грамматику и бумагу и, отдавая их ученикам, говорил:

— Пишите, пишите! У кого не будет написано, отпорю…

Даже учителя рисования и те были все оригиналы. Дмитрий Миронович Ушаков, бедняк из бедняков, некогда один из лучших учеников Академии, первого выпуска после ее основания, являлся в классы из гавани, в изорванной плисовой шубе, в малиновом сюртуке самого грубого сукна, с сайкою в кармане.

В зимнее время придет за час до занятий, сядет на задние скамейки в ожидании учеников, разомлеет в тепле, да и заснет, громко похрапывая. Придут воспитанники, начнут повторять его храпение, сделается шум, смех. Ушаков проснется рассерженный, с гневом посмотрит на учеников, погрозит морщинистым пальцем. Был он уже стар. Все и забыли, что некогда считали его в Академии лучшим историческим живописцем.

Одноглазый Николай Никитич Фаняев (сказывали, глаз выбили ему в драке) всегда был сердит, говорил басом от неумеренного употребления алкоголя и бывал дерзок на руку.

Ученики боялись его ужасного голоса и его нетрезвости. Изрядно выпив, Фаняев буйствовал.

Но были и другие преподаватели. К примеру, доктор Илья Васильевич Буяльский. Знаменитый хирург, он когда-то мечтал посвятить себя живописи, но судьба распорядилась иначе: он отдал предпочтение Медико-хирургической академии пред Академией художеств. Никто в России не знал так анатомии, как он.

Буяльский читал свой предмет превосходно. Привозил на уроки гипсовые слепки с трупов или даже части трупа и препарировал при учениках. Молодежь всегда с большим любопытством слушала объяснения почтенного доктора, который к тому же часто высказывал дельные замечания и по части искусства. Например, он говорил:

— Вот у вас все восхищаются Рафаэлем, а почему? — Потому что он был не только гениальный художник, но и хороший знаток анатомии и вообще человеческих форм. Всмотритесь в лицо Богоматери Рафаэля, и вы найдете, что это лицо девицы, а не замужней женщины. У последней верхняя губа рта всегда закругленная, тогда как у девицы она всегда острая, угловатая.

Всеобщую историю, равно как и русскую, а также географию преподавал Богданович. Рассказывал о древних событиях, истории Рима высокопарно, но всегда с воодушевлением. Казалось, забывал обо всем на свете, кроме того, о чем говорил. Причем, старался построить рассказ свой о том или ином событии так, чтобы он мог послужить сюжетом для будущей исторической картины.

Над всеми учителями и гувернерами был досточтимый инспектор Кирилл Иванович Головачевский, старик 75 лет. Ученики любили его. Он был ласков и учтив со всеми.

Приходя в рекреационный зал, Кирилл Иванович частенько приносил для чтения ученикам разные книги: Илиаду, Одиссею, Энеиду, Овидиевы «Метаморфозы», — все, разумеется, в русских переводах. Не забывались и русские писатели. Ученики читали вслух Карамзина, Жуковского, Батюшкова…

Нельзя не упомянуть и художников, преподававших, правда, воспитанникам старших возрастов: Г. И. Угрюмова, В. И. Шебуева, А. И. Иванова, С. С. Щукина…

Через много лет, пребывая в Риме, Александр Иванов, вспоминая минувшие годы, сделает следующую запись к собственной автобиографии: «Не имея строгого присмотра за учением, время юных лет (убил ленью и) прогуливая часы лекций. Введя в обыкновение сей образ жизни, притупил свои способности к словесным наукам».