Лев Анисов - Александр Иванов

Получив во Флоренции известие об избрании нового папы — Григория XVI — Иванов возвратился в Рим.

В кафе Греко художника ждало письмо от отца. Жадно вчитывался Иванов в строки, написанные знакомым каллиграфическим почерком. Но чем долее читал письмо, тем менее хотелось верить прочитанному. Худые вести пришли из Петербурга.

«…Государь картиною моею, представляющей смерть Кульнева, очень недоволен и приказал подавать прошение об увольнении от службы… прошение подано; я более не в службе… и ты, любезный сын мой, узнав о сем, не предавайся унынию… но вооружись терпением по моему примеру… будущее известно одному Богу».

Отец, прослужив 33 года в Академии, получил отставку. Семья лишилась казенной квартиры, профессорского жалованья. Было, было отчего прийти в отчаяние и смятение. «Смешался мыслями», — признавался позже Иванов, вспоминая, как утешал его Григорий Лапченко.

Андрей Иванович, несмотря на свой кроткий характер, имел завистников в Академии, давно интриговавших против него и искавших возможности занять его место. Случай помог решить дело.

В конце 1830 года государь Николай Павлович посетил академическую выставку. Настроение у него было превосходное. Какие-то картины обрадовали его, какие-то вызвали замечания. Впрочем, говорил государь, он не художник и не может не ошибаться. На картину А. И. Иванова «Смерть генерала Кульнева» император не обратил внимания.

Через некоторое время Андрей Иванович в числе других получил орден за свою многолетнюю добросовестную службу.

Ничто не предвещало худого, как вдруг, пред самым Рождеством, он вместе с ректором архитектуры А. А. Михайловым и профессором скульптуры С. С. Пименовым получил через В. И. Григоровича приглашение явиться к президенту Академии. «Спрашиваю, — писал А. И. Иванов сыну, — не знает ли он (Григорович), по какому бы это делу? В ответ получаю нечто несвязное, и это несвязное достаточно для меня было, (чтобы) понять, что хорошего по новому штату для меня ожидать нечего. На утро являюсь к президенту; он начинает мне объявлять постепенно ту неприятность, что государь картиною моею, представляющей „Смерть Кульнева“, очень недоволен и приказал подавать прошение об увольнении от службы. Делать было нечего. Воля величайшая должна быть исполнена…»

Конечно же, государь Николай Павлович был в данном случае ни при чем. Иные в Академии вели интригу. На кого из них мог думать Андрей Иванович, сказать трудно. Одно вероятно: доискаться до причины происшедшего в семье Ивановых могли, но не смели.

Беспокоясь за семейство, Александр Иванов хотел выделить для его поддержания часть своего пенсионерского содержания, намеревался, по первому требованию семьи, вернуться в Петербург, но Бог оказался милостив. Дело разрешилось не худшим образом. Семья перебралась в неплохую квартиру. Пенсион и исполнение заказов, получаемых отцом, позволили домашним жить, не особенно нуждаясь в средствах.

Мысль об отце долго не будет оставлять художника. В Общество поощрения художников он напишет письмо с просьбой не оставить в беде старика-профессора и будет просить о ходатайстве за него пред государем. Батюшке же поспешит посоветовать (письмо от 22 мая 1831 года): «Вы можете даже в Петербурге похлопотать там (в университете) себе место, или в чужих краях в Дрездене, Праге, Мюнхене и даже во Флоренции».

Происшедшее скажется на Александре Иванове в одном: он лишится материальной поддержки отца. И еще: отныне он с тревогой будет вскрывать письма из дома. Иногда не решаясь их распечатывать несколько дней.

«Я советую тебе оставаться в Риме до тех пор, пока возможно тебе будет, — писал Андрей Иванович сыну в письме от 5 марта 1831 года. — Теперешние обстоятельства в Европе особенно требуют благоразумия, с каковым вести себя должно молодому человеку, почему я, благодаря его высокопревосходительство А. Н. Оленина за его ко мне внимание на счет твой, долгом поставляю о сем тебя уведомить. Я был у него в воскресенье перед первою неделею Великого Поста, и он поручил мне, или лучше приказал об этом писать к тебе немедленно, дабы ты не впал в какой-нибудь соблазн какой ни есть дурной партии, чего я от тебя хотя и не надеюсь, по твоему благоразумию, однако предупредить тебя счел не за бесполезное…»

Были в письме и следующие строки: «Любезный Александр, когда ты рассудишь заняться чем-либо серьезно, то не думай много о сюжете, но выбери какой-нибудь обыкновенный предмет и начинай с Богом… но старайся не брать предметов развратных для нравственности».

Так и видится, отец стремится уберечь сына от увлечения опасными мыслями, могущими доставить глубокие неприятности.

В ту пору разгоралась так называемая Польская кампания. Поляков не устраивало лишение их государственной независимости и вхождение в Российскую империю на правах провинциальной области, как и введение правления русского наместника — великого князя Константина Павловича. В Варшаве поднялось восстание.

Неспокойно было и в Италии. В Парме, Модеме, Тоскане давали знать о себе революционеры.

«Предохранительность вами сообщаемая не вмешиваться в партии или, лучше сказать, в политику в виду положения Европы, будет с моей стороны свято соблюдаться», — отвечал Александр отцу в марте того же года.

В ту пору свободного времени у него почти не было. Он хлопотал о разрешении сделать картон с «Создания человека» Микеланджело в Сикстинской капелле, начал картину «Аполлон, Кипарис и Гиацинт, занимающиеся музыкой и пением» [19] Для того, как сам выразился, «чтобы написать наготу, вместо натурного класса». и принялся сочинять эскизы на библейские и мифологические сюжеты.

По природе открытый, склонный к общению, Иванов искал новых знакомств, сближался с людьми, которые могли дать полезный совет в работе.

Несколько раз побывал в мастерской Торвальдсена — искреннего, тонкого художника. Познакомился с работами, над которыми тот трудился. (Официальные заказы сыпались на Торвальдсена со всей Европы.) Посреди мастерской множество скульптур огромных размеров. По земляному полу рассыпаны нимфы, грации, амуры. Увлечение древностью сказывалось в его работах.

Рассказывали, поклонник древних мастеров, вечно серьезный седой Торвальдсен мог стоять часами перед античным подлинником и, уходя, сказать с горечью: «Нам никогда не сравняться с ними».

Но чем долее приглядывался внимательный гость к работам, тем более не покидало его ощущение, что исполнять, доделывать их у старика не было ни силы, ни охоты. Скульптуры впечатляли, но чего-то недоставало в них в сравнении с древностью. Впрочем, у великого мастера можно было многому поучиться. Интересно было слушать его неторопливые рассказы о живописи и живописцах. Торвальдсена отличало вдумчивое отношение к собеседнику и его работам, и потому Иванов проникся к нему уважением и, принося свои эскизы, всякий раз с некоторой тревогой ожидал их оценки.