Бенедикт Сарнов - Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Какая еще Агафья Тихоновна! - обиделся Уотсон, услышав в реплике Холмса явную насмешку. - Знать не знаю никакой Агафьи Тихоновны!

- Гордиться тут нечем, мой бедный друг, - отвечал Холмс. - Не знать, кто такая Агафья Тихоновна, стыдно. Это героиня комедии великого русского писателя Гоголя "Женитьба". Она никак не могла выбрать себе жениха из множества претендентов на ее руку и вот, составила в своем воображении некий идеальный образ, сложенный, как из детских кубиков, из разных черт, взятых от каждого, - разъяснил Холмс.

- Уж не хотите ли вы сказать, - раздраженно вмешался Беликов, - что я был сложен именно вот так, словно бы из детских кубиков?

- Нет-нет, - успокоил его Холмс. - Художественный образ, каковым вы безусловно являетесь, это не механическое соединение разных черт. Это сплав. К тому же ведь каждый истинно художественный портрет это в некотором смысле и - автопортрет.

Но тут опять не выдержал Уотсон.

- Что вы такое говорите, Холмс! - возмущенно воскликнул он.

- Разве вам не приходилось слышать, мой милый Уотсон, знаменитую фразу Гюстава Флобера: "Эмма - это я!"?

- По правде говоря, нет, не приходилось. А что это за фраза и чем, позвольте узнать, она знаменита?

- Когда Флобер опубликовал один из лучших своих романов "Госпожа Бовари", - сказал Холмс, разжигая трубку и тем самым давая понять своим собеседникам, что объяснение его будет не слишком коротким, - сразу поползли слухи, что в романе этом описана какая-то подлинная история, чья-то реальная судьба. В маленьком французском городе, где происходит действие романа, до сих пор показывают туристам дом, где жила несчастная Эмма Бовари, аптеку, где она купила яд, чтобы покончить с собой. Впрочем, говорят, жители какого-то другого маленького города искренне убеждены, что история, описанная Флобером, на самом деле произошла у них в городе. Литературоведы долго спорили о том, кто был прототипом Эммы. Высказывались разные предположения, назывались разные имена. Наконец большинство сошлось на том, что Флобер рассказал в своем романе историю некоего доктора Деламара и Дельфины Кутюрье, живших близ Руана. И вот тут, когда, казалось, все было выяснено и установлено, раздался еще один голос, который произнес: "Эмма это я!"

- И это был?.. - не выдержал Уотсон.

- Да, это был голос самого Флобера... Я догадываюсь, что вы хотите сказать, дорогой Уотсон. Да, да, вы правы. На первый взгляд это заявление кажется странным и даже довольно нелепым. В самом деле: что может быть общего между пожилым холостяком, готовым лишить себя всех земных удовольствий ради того, чтобы неделями отшлифовывать какую-нибудь одну фразу, доводя ее до предельной выразительности, и мечтательной, легкомысленной, любящей удовольствия молодой женщиной...

- В самом деле! - обрадовался Уотсон.

- Но Флобер не солгал, - невозмутимо продолжал Холмс. - Он с полным основанием мог сказать "Эмма - это я!", потому что вложил в облик своей героини немалую часть собственной души, наделил ее своими сокровенными душевными чертами, свойствами, особенностями. И кто мог знать об этом лучше, чем он сам?

- Я готов допустить, - неохотно признал Уотсон, - что в случае с Флобером все именно так и было. Но ведь из этого вовсе еще не следует...

- Следует, друг мой, следует, - кивнул Холмс. - То, что Флобер сказал про Эмму Бовари, с таким же основанием мог бы повторить о своем герое каждый писатель.

- Уж не собираетесь вы уверить меня в том, что и в нем, - Уотсон кивнул на Беликова, - в этом ничтожестве, в этой пародии на человека...

- Я попросил бы вас, сударь! - оскорбление вскинулся тот.

- В самом деле, Уотсон, выбирайте выражения, - поддержал Беликова Холмс.

- Виноват, я, кажется, и в самом деле переступил границы дозволенного, - смутился Уотсон. - И все же, Холмс, я надеюсь, вы не станете утверждать, что и в этом господине тоже есть какие-то черты, роднящие его с его создателем. Ведь Чехов, насколько я знаю, был человек тонкого и проницательного ума и редкого душевного благородства... А этот... Что между ними может быть общего?

- Ну, во-первых, не надо понимать мою мысль так примитивно. Утверждая, что в Беликове есть что-то и от самого Чехова, я имел в виду прежде всего то, что в этот образ он вложил все свое отвращение к той действительности, которая порождала и порождает таких вот Беликовых. Ну, а кроме того... Господин Беликов! - обернулся он к их гостю. - Отчего вы не женились на Вареньке Коваленко? Ведь вы как будто к этому склонялись. Поставили даже на свой письменный стол ее портрет. Да и она, кажется, готова была ответить вам взаимностью.

- Варвара Саввишна мне нравилась, - отвечал Беликов. - И я знаю, жениться необходимо каждому человеку.

- Ну так женились бы, да и дело с концом.

- Ну да, - задумчиво покачал головой Беликов. - Женишься, а потом, чего доброго, попадешь в какую-нибудь историю. Женитьба - шаг серьезный...

- Я не понимаю, Холмс, зачем это вы вдруг стали его расспрашивать об этой Вареньке! Мы же говорили совсем о другом.

- Да нет, друг мой, как раз об этом. Дело в том, что не что очень похожее случилось и с самим Чеховым. Его полюбила очаровательная девушка Лидия Мизинова. Он тоже питал к ней самые нежные чувства. Называл ее "Прекрасная Лика". Она все ждала, что он сделает ей предложение. А Чехов колебался, тянул. И так ни на что и не решился. Эти странные отношения длились долго, несколько лет. Кончилось тем, что она вышла за другого. Была глубоко несчастлива. Жизнь ее была разбита. Да и сам Чехов потом в одном письме с горечью написал ей: "У меня почти непрерывный кашель. Очевидно, и здоровье я прозевал так же, как Вас".

- Выходит, он жалел, что у них ничего не вышло? - спросил Уотсон.

- Выходит, так.

- Так почему же, в таком случае...

- На этот счет у биографов Чехова есть разные объяснения. Один объясняет это тем, что Чехов ушел от этой любви, "испугавшись страсти, которая могла бы войти в его спокойную жизнь и помешать работать". Другой написал об этом так: "Чехов не решался переступить границ, опасаясь неразрывных связей". Третий уверяет, что чувство Чехова к прекрасной Лике было "сильным и властным, но он справился с ним".

- А что об этом думаете вы? - не смог скрыть своего любопытства Уотсон.

- Не знаю, друг мой. Тут, очевидно, какая-то тайна. Да и не хочу я лезть в чужую душу. Думаю только, что не ошибусь, если выскажу предположение, что, изображая в комическом свете историю несостоявшейся женитьбы господина Беликова, Чехов имел в виду и себя. Свою нерешительность. Свой страх перед чувством, которое могло его захватить и внести сумятицу в его спокойную жизнь.

- Если я вас правильно понял, - обратился к Холмсу внимательно вслушивавшийся в этот диалог Беликов, - вы пришли к выводу, что моим прототипом был сам господин Чехов?