Стюарт Исакофф - Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками

Зильберман развил изобретение Кристофори иначе: он сконструировал ручной рычаг, который поднимал демпферы, позволяя струнам свободно вибрировать (сходным образом сейчас работает правая педаль на фортепиано). Поводом к новому изобретению, очевидно, послужил успех дульцимера Панталеона Хебенштрайта, струны которого продолжали вибрировать на протяжении некоторого времени после того, как по ним ударят. Композитор Иоганн Кунау писал о том, что, когда диссонансы и консонансы в звуках инструмента Хебенштрайта сплываются воедино, получается эффект «истинного наслаждения чувств… Звук постепенно затихает, как будто уходит вдаль, а восхитительная вибрация созвучий проникает прямиком в подсознание». К 1765 году механизм, позволяющий отпускать демпферы, «переехал» — пианисты теперь запускали и останавливали его коленями. А уже совсем близко, буквально за поворотом, были все новые и новые фортепианные спецэффекты: корпус инструмента вскоре станет крепче и тверже, а отдача клавиатуры — значительно быстрее, чем раньше.

Квадратное фортепиано Цумпе. Собственность Смитсоновского института

Для своих «академий» Моцарт освоил относительно новую музыкальную форму — фортепианный концерт. Сам по себе концерт был известен начиная с XVII века. Его основная интрига заключалась в том, что разные группы инструментов как бы сталкивались друг с другом: например, целый оркестр противостоял одному солисту или большой ансамбль соревновался с камерным. Однако именно Моцарт избрал фортепиано для сольного выхода в концерте, потому что прекрасно знал, на что оно способно. «Эти концерты посередине между слишком легкой и слишком трудной музыкой, — писал он отцу. — Они ярки, естественны без ущерба содержанию, их приятно слушать. Даже знатоки то там то здесь находят в них то, чего ожидали. Но при этом написаны так, что простые любители музыки также чувствуют себя удовлетворенными, сами не зная почему» [12] Пер. Г. Карпинского. .

Как и великие оперы, которые он напишет позже, концерты Моцарта трогали слушателей свежей, «романтической» чувственностью, если воспользоваться термином, предложенным философом и литературным критиком Фридрихом Шлегелем в 1798 году. Произведение можно назвать романтическим, пояснял Шлегель, если оно свободно колышется на волнах поэтических образов, не чуждо остроумию и «способно вобрать в себя богатое и разноречивое многообразие жизни». Моцартовские фортепианные концерты соответствовали этому определению: будто бессловесные оперы, они заставляли смеяться и плакать, а порой предлагали задуматься о вечном. Конечно, прежде всего благодаря восхитительным мелодиям. «Безупречная мелодичность проступает в композициях Моцарта, словно аппетитные формы юной девушки сквозь складки тоненького платья», — писал композитор Ферруччо Бузони. Более того, его концерты обладали примечательной способностью постоянно удивлять слушателя (вот оно, шлегелевское остроумие!), при этом оставаясь по ощущению целостными и логично устроенными.

И действительно, Моцарт очень гордился своим умением придумать в музыкальной теме какой-нибудь неожиданный поворот. В письме, написанном после посещения фортепианной фабрики Иоганна Андреаса Штайна в 1777 году, он хвастался отцу: «Герр Граф, директор фабрики, стоял как громом пораженный: он явно всегда думал, что его собственные блуждания от одной тональности к другой весьма оригинальны, а теперь увидел, что на самом деле они могут быть еще оригинальнее и при этом не резать слух. Проще говоря, все были поражены». (Этот принцип воплощен во многих его произведениях: эффектные, изящные, новаторские, они одновременно словно смотрят и в прошлое, и в будущее. Например, Жига соль мажор для фортепиано очевидным образом отсылает к И. С. Баху, однако при этом изобилует практически джазовыми контрапунктами — мелодии пляшут и скачут вокруг напористого ритма, который сделал бы честь и Дюку Эллингтону.)

Где же Моцарт подсмотрел этот выигрышный стиль? Частично в поездках. В Италии, на родине оперы, он культивировал свой талант лирика и впоследствии вновь занялся этим при знакомстве с Иоганном Адольфом Хассе и знаменитым преподавателем Джованни Батистой Мартини. В Лондоне он попал под влияние младшего сына Баха, Иоганна Христиана, который вместе с такими полузабытыми фигурами, как Филип Хейс (прозванный самым толстым человеком в Англии) и Джеймс Хук, сочинил едва ли не самые первые фортепианные концерты. Из всего этого и сложилась та эстетика чистоты и прозрачности в классической музыке, которой вскоре суждено было завоевать музыкальный мир.

Это был поистине сейсмический сдвиг. В годы становления Моцарта как композитора английский художник Уильям Хогарт предложил концепцию «змеевидной линии» в живописи [13] «Настоящая линия красоты есть волнистая линия, потому что она представляет собой самое полное соединение и взаимодействие единства и разнообразия; всякий предмет является тем более красивым, чем более он движется в этих волнистых линиях. Если такая волнистая линия свертывается или сгибается таким образом, что ее разнообразие увеличивается еще более, она становится извилистой или змеевидной линией: эту линию можно назвать „линией привлекательности“. Все мускулы и кости человеческого тела состоят из волнистых или змеевидных линий. Все, что живет и движется, живет и движется в этих линиях. Поэтому, сделавшись основой искусства, они наилучшим образом отразят и воспроизведут самую сущность жизненного процесса». М. П. Алексеев, вступительная статья к книге У. Хогарта «Анализ красоты». М.: Искусство, 1987. — эта же линия, акустически воплощаемая в виде извилистой, но цельной и компактной мелодии, стала основой творчества Баха и Моцарта в противовес вычурной, цветистой эстетике эпохи барокко. Сложившийся стиль стали называть галантным, и мягкое, теплое звучание фортепиано подходило ему лучше всего.

Еще одним важным источником влияния для Моцарта прямо в Вене стал барон Готфрид ван Свитен, сын придворного лекаря Марии Терезии. Сам амбициозный композитор (чьи симфонии, по мнению Гайдна, были «столь же неуклюжи, сколь и их автор»), ван Свитен с 1770 года служил послом в Берлине, где и погрузился со всей страстью в мир немецкой музыки, особенно тщательно изучая хитроумные сочинения Баха и его сыновей. По возвращению в Вену в 1778-м барон сделался непререкаемым авторитетом во всем, что касалось музыки. «Когда он посещает концерт, — писал современник, — наши горе-знатоки не сводят с него глаз и по малейшим изменениям в его мимике пытаются понять, как именно им следует относиться к тому или иному произведению». Из писем Моцарта можно узнать, что к 1782 году он взял за правило посещать барона ван Свитена каждое воскресенье в полдень и постоянно слушал там Баха и Генделя. И тот и другой произвели огромное впечатление не только на самого композитора, но и на его жену Констанцию, которой особенно нравились затейливые баховские фуги: Моцарту пришлось сочинить несколько собственных в том же ключе.