Стюарт Исакофф - Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками

Современный композитор Шарлемань Палестин создавал произведения для подобных фортепиано ручной работы, которые до сих пор выпускаются мастерской Луиджи Боргато в Виченце, Италия. Этот инструмент, «Двойной Боргато L282-Р402», сделан из двух концертных роялей, поставленных один на другой: нижний рояль имеет диапазон в тридцать семь нот, подобно органному.

Педальное фортепиано Боргато

Стоила ли игра свеч? Несмотря на нескладность, новый инструмент имел и свои преимущества. Басовые ноты, исполняемые на отдельной клавиатуре, добавляли фортепиано громкости звука, что было особенно важно при игре с оркестром.

И еще моцартовское самомнение. Сам композитор признавался, что иногда «гордился собой словно попугай». Удачное сравнение, в том числе и в самом прямом смысле: на репетиции «Женитьбы Фигаро» певца Майкла Келли изрядно позабавил внешний вид Моцарта — «в малиновом камзоле и отороченной золотом шляпе набекрень». Нечто подобное вспоминал и Клементи, который и вовсе при первой встрече принял композитора за «одного из императорских камергеров». Скорее всего, красный камзол, описанный Келли, Моцарт выпросил у баронессы Вальдштаттен. «Мне просто необходим ваш камзол, — писал он ей, — поскольку только к нему подойдут пуговицы, на которые я давно заглядываюсь… Перламутровые, с белыми камешками по бокам и большими желтыми камнями в центре… Почему, о, почему те, кто готов потратить на такие наряды целое состояние, не могут себе этого позволить?!»

В страсти Моцарта к броским одеждам нет ничего удивительного — этим он компенсировал свою невыразительную внешность. Современники отмечали его маленькое лицо, большой нос, слабый подбродок и хрупкое телосложение. Да, его волосы были прямыми и густыми, а руки — маленькими и изящными, но в целом он не мог похвастаться яркой наружностью. Его глаза «смотрели на незнакомый мир без выражения и загорались любопытством лишь тогда, когда он оказывался перед клавиатурой». У него не было мочек ушей, а «линия от его лба к кончику носа образовывала тупой угол с вершиной в переносице».

Моцарт в своем красном камзоле

Одним словом, обычный человек. Так что любовь Моцарта к пестрым костюмам и необычным музыкальным инструментам легкообъяснима — с помощью всего этого ему намного проще было завоевать аудиторию. Концерты в «Мучной яме» зачастую происходили параллельно с азартными играми и угощением, так что внимание публики на музыканте надолго не задерживалось. Импресарио боролись с этим, придумывая для исполнителей «звездный» образ и наставляя их играть как можно более разнообразный репертуар. Разумеется, виртуозность, которой Моцарт обладал в достатке, здесь тоже высоко ценилась, особенно когда речь шла о фортепиано, на котором можно было играть и руками и ногами.

И вот 11 февраля 1785 года Моцарт, минуя прилавки со сладостями, напитками и миндальным молоком, приволок свой новообретенный тяжелый двухклавиатурный инструмент по мощеным заснеженным улицам Вены прямо в «Мучную яму» на Нойер-маркт, в здание по соседству с тем, в котором позже разместится пивная «Белый лебедь», любимое злачное место Бетховена. В назначенный час, убедившись, что перед оркестрантами на пюпитрах лежит запись его новой композиции, он дал сигнал к началу Фортепианного концерта ре минор. Размахивая одновременно руками и ногами и демонстрируя необычайное музыкальное и атлетическое мастерство, Моцарт принялся производить на свет звуки, восхитившие и заворожившие горстку его слушателей, а вслед за ней и миллионы других на многие века вперед.

«Мучная яма» (слева) на старинной гравюре (автор неизвестен, ок. 1825)

После моцартовских концертов статус фортепиано кардинально изменился. В его негромком звучании читался еле заметный эротический подтекст, идеально отвечавший общим культурным установкам наступившей эпохи романтизма. Фортепиано в равной степени подходило витающим в облаках мечтателям вроде Яна Ладислава Дюссека, первого пианиста, расположившегося вполоборота к публике, чтобы та лучше видела его профиль, и громогласным смутьянам наподобие Людвига ван Бетховена, будто бы готового расколотить клавиатуру на мелкие кусочки. А главное, по части стилистической гибкости фортепиано не знало себе равных: пройдет время, и оно с легкостью освоит джазовые гармонии, изломанные ритмические рисунки композиторов-модернистов, знойные пассажи этнической музыки и энергетику рок-н-ролла.

Впрочем, в конце XVIII века успех фортепиано объяснялся не только этой его особенностью. Как минимум наполовину он был связан со стремительно меняющимся социальным и политическим климатом: повсюду происходили мощные социальные потрясения (а в Америке и Франции вообще самые настоящие революции), из горнила которых постепенно выкристаллизовывался средний класс. Другими словами, беспрецедентное доселе количество мужчин и женщин отныне желали пользоваться благами состоятельной, красивой жизни. О появлении этого нового слоя общества свидетельствовал, в частности, бешено растущий спрос на фортепиано.

Клавесин Франчолини (ок. 1890) (Т2009.440.2) © Музей музыкальных инструментов, Финикс, Аризона MIM/Holly Metz

Разумеется, все произошло не в одну секунду. В Лондоне фортепиано впервые появилось на сцене в 1767 году в ковент-гарденовской постановке «Оперы нищих», а на следующий год Иоганн Христиан Бах впервые дал на нем сольный концерт. После этого несколько мастеров поставили конструирование фортепиано на поток, производя тем не менее лишь по 30—50 инструментов в год. Однако к 1798 году справляться с потребностями культурной лондонской публики стало значительно сложнее. «Господи, почему мы не можем печь их как булочки?!» — риторически вопрошал конструктор фортепиано Джеймс Шуди Бродвуд в письме к хозяину лавки инструментов. Полвека спустя Англия превратилась в самый настоящий центр фортепианного мира — здесь действовало примерно две сотни производителей. К 1871 году общее количество инструментов на Островах достигло 400 тыс. Фортепианная лихорадка приняла масштабы эпидемии.

Соблазны фортепианных уроков. Рисунок «Учитель музыки» Томаса Роулендсона (1756—1827) из серии «Батские утехи». Акварель, карандаш и тушь. Нью-Хейвен, Йельский центр британского искусства, коллекция Пола Меллона