Стюарт Исакофф - Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками

По ту сторону Ла-Манша Клара Вик, жена композитора Роберта Шумана, выступала для публики практически всю сознательную жизнь, хотя гастроли Клары и заставляли ее мнительного супруга проливать немало слез. Кроме того, в то время как в Оксфорде отказались выдать Элизабет Стирлинг диплом, Парижская консерватория со дня своего основания в 1795 году наняла Елену, маркизу де Монжеру, на должность учителя фортепиано. Полвека спустя та же честь выпала Луизе Фарренк.

Конечно, женщины всегда играли в шоу-бизнесе не последнею роль, и в 1868 году лондонцы могли насладиться, например, талантами некоей нидерландки, игравшей «одновременно каждой из рук по две разные арии и певшей при этом пятую». Но инструментальные выступления в концертных залах, тавернах или театрах все же были в основном прерогативой мужчин. Более того, в некоторых случаях годился только весьма крепко сложенный мужчина — силач Юджин Сэндоу собственноручно выносил на сцену фортепиано вместе с пианистом, пока в 1899 году случайно не уронил обоих и не был оштрафован за причинение ущерба здоровью и имуществу.

В любом случае карьера гастролирующего пианиста была не для слабонервных. Сами переезды из города в город весьма утомляли. Кроме того, часто приходилось иметь дело с аудиторией, воспринимающей музыкальные концерты как хороший повод заняться другими делами. Чарльза Халле однажды поблагодарили за то, что он играл достаточно тихо для того, чтобы «дамы могли пообщаться». Ференц Лист утверждал, что первая страница его «Фантазии на темы из оперы „Сомнамбула“ Беллини» написана специально для того, чтобы у публики было время «рассесться в креслах и высморкаться».

А иногда выступать бывало просто небезопасно. На одном из концертов в венской «Мучной яме» в 1789 году посетитель пожаловался, что ему не нравится музыка. «Виртуоз из оркестра, державший ритм, мгновенно отвесил ему смачную оплеуху, как Ахилл Терситу в „Илиаде“, — рассказывал очевидец. — Честь присутствующей аристократии была задета самым бесцеремонным образом. Юноша Геракловых пропорций, находившийся в компании нескольких юных дам, закричал: „Вперед! На Бастилию!“ Все окружили злосчастного Орфея и готовы уже были на него наброситься, тому пришлось пасть на колени и молить о пощаде. Однако не замешанные до той поры в конфликт сыны Аполлона сочли эту ситуацию унизительной для их высокого статуса. Они вооружились, чтобы отомстить за позор своего коллеги, причем официанты и их помощники сразу же к ним присоединились. Тут уже поднялся несусветный переполох! Все инструменты были расколоты и раздавлены. Повсюду летали серебряные ложки, бутылки, стаканы и стулья. В конце концов потешная баррикада пала под натиском превосходящих сил противника. Побежденные бежали, и победители тоже вскоре ушли со смехом и шутками-прибаутками, сполна насладившись хаосом, который они устроили».

Десятилетия спустя даже всеобщий любимец Ференц Лист то и дело сталкивался с неподобающим поведением публики. Правда, с насилием это уже никак не было связано, просто поклонники периодически прямо во время исполнения нетерпеливо выкрикивали названия композиций, которые они хотели услышать. С другой стороны, им по крайней мере было не все равно. А вот Леопольд Моцарт в 1768 году жаловался на то, что публика в театре «вообще не заинтересована в чем-либо серьезном и разумном. Людям не нравится ничего, кроме глупых трюков, танцев, спиртных напитков и магических заклинаний… А когда доходит до сцен серьезных, или трогательных, берущих за душу, или просто когда со сцены звучит разумная речь, всегда можно услышать, как джентльмен громко разговаривает со своей дамой, так что всем остальным только его и слышно». Конечно, музыканту чрезвычайно тяжело конкурировать с глупыми трюками и магическими заклинаниями. Пианисту Джеймсу Хуку, отвечавшему за музыкальную программу лондонского сада Воксхолл-гарденз с 1774 по 1810 год, приходилось сражаться за внимание посетителей с пускателями фейерверков, танцорами-канатоходцами и акробатами на воздушных шарах.

О публике. Владимир Горовиц

Существует три типа публики. Первая приходит на концерт ради социализации: они знают, что выступает известный артист, и хотят, чтобы их увидели на его концерте. Это самый худший тип. Во время выступления эти люди только что не спят и уж точно не понимают, что происходит. Затем есть профессионалы — они вслушиваются в ноты и ловят ошибки. Саму музыку они особо не слушают. Но мой тесть, маэстро Тосканини, говорил, что пианиста за ошибку не сажают в тюрьму. Наконец, третий вид публики, лучший. Они приходят на концерт, потому что верят в меня и хотят услышать лучшее из того, что я могу предложить. Иногда у меня не получается достичь совершенства, но они придут и в следующий раз, потому что понимают, что это был просто не мой день.

Я всегда могу сказать, какая сегодня публика, по тому, как именно она слушает концерт. Аплодисменты ничего не значат, успех артиста — это тишина. Если публика слушает каждую ноту, не кашляет, не ерзает на стуле и не мнет в руках программки, значит, я захватил ее внимание. Когда артист сконцентрирован, это передается и залу, люди в зале оказываются как будто немножко загипнотизированы. Они слушают музыку, а не просто ноты и не просто темп; это все второстепенно, это нужно только критикам, чтобы показать, что они кое-что понимают в исполнении. Но на самом деле истинное мастерство — в другом.

Рост популярности фортепиано привел к тому, что оно потихоньку проникло и в Новый Свет. После своей инаугурации в 1789 году Джордж Вашингтон и его жена Марта наняли композитора Александра Рейнагля (1756—1809), чтобы тот давал уроки фортепиано их внучке Нелли Кастис, которая впоследствии взяла за правило играть для важных зарубежных гостей и членов Конгресса. Один заезжий дипломат описал Нелли как поистине неземное существо вроде тех, о ком «мечтают поэты и художники», и провозгласил, что она играет на фортепиано «лучше, чем обычные женщины в Америке и даже в Европе». Сама она, впрочем, воспринимала свою аудиторию несколько иначе — в частности, по ее признанию, однажды она больше часа играла «для двух неотесанных испанцев в стремлении настроить их души на верный лад», но затем бросила это дело и от досады даже обозвала одного из них «полоумным графом».

Вслед за большими городами инструмент распространился и на западных территориях. «Любопытно, как скоро фортепиано окажется в каждой бревенчатой избе на границе?» — осведомлялся Ральф Уолдо Эмерсон в «Цивилизации» (1870). Дневники поселенцев дают ответ на этот вопрос. Миссис Рейчел Хаскелл, в 1860-е жившая в шахтерском городке Аврора, Невада, пишет, что после ужина ее муж имел обыкновение садиться на диван в гостиной и слушать, как их дочь Элла поет под аккомпанемент фортепиано. Частью ежедневного распорядка Рейчел наряду с приготовлением ужина и решением математических задач вместе с сыновьями были фортепианные упражнения с Эллой.