Стюарт Исакофф - Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками

Джон Филд

Выпорхнув из-под крыла Клементи, Филд сколотил недурное состояние, концертируя в Москве и Санкт-Петербурге и обучая желающих игре на фортепиано (а заодно прославился экстравагантным образом жизни и эксцентричными выходками). Как и следовало ожидать от человека, придумавшего жанр ноктюрна, его манера игры была мечтательной и меланхоличной. По слухам, напуганный яростной энергетикой листовского концерта, Филд как-то раз обернулся к соседу и спросил: «Послушайте, а он не кусается?»

Впрочем, из всех экзотических вариантов продолжения карьеры для европейского музыканта самым заманчивым, конечно, был переезд в Новый Свет. Правда, мнения относительно того, что именно там ждет европейцев, разделились. В 1845-м La France musicale писал: «Европейские музыканты знают, Америка — это золотой край! Там легко можно сколотить богатство за два-три месяца, Конгресс произведет тебя в почетные граждане, а обычные горожане будут петь тебе серенады и носить тебя на руках». С другой стороны, директор парижской Оперы считал, что молодая нация по ту сторону океана «создана для электрического телеграфа и железных дорог, но никак не для искусства». Ему жестко возражал американский композитор Уильям Генри Фрай, написавший, что «конечно, электрический телеграф выдумали как раз для того, чтобы перемещать в пространстве идеи без людей, но железную дорогу тем не менее изобрели вовсе не затем, чтобы возить людей без идей». Впрочем, американский оперный импресарио Макс Марецек, уроженец Моравии, не верил, что его новообретенные соотечественники способны воспринимать искусство: «Там, где у прочих представителей человеческой расы бьется трепещущее сердце, у американца находится лишь серебряный доллар, отчеканенный на близлежащем монетном дворе».

Пожалуй, именно такое восприятие Америки преобладало у европейцев, поэтому Готшалка даже не допустили до вступительных экзаменов в Парижскую консерваторию с формулировкой «Америка — страна паровозов» (надо сказать, он попал в неплохую компанию: 21-летний Лист тоже был забракован по причине своего иностранного гражданства). Снисходительные представления о «стране паровозов», по-видимому, отбили охоту ехать за океан у таких композиторов, как Берлиоз, Шуман, Лист и Вагнер, даже несмотря на солидный заработок, который сулило каждому из них подобное путешествие. Впрочем, к 1840-м появление пароходов сократило время, проводимое в атлантических водах, до двух-трех недель, и в этих условиях риск уже казался намного более оправданным.

Рискнувшие вскоре убеждались, что американцы вовсе не были культурными инвалидами. Один из авторов в 1830-е заключил, что Америка ничуть не в меньшей степени, чем Англия, находится во власти фортепианной лихорадки: «В городах и деревнях от самых восточных до самых западных границ буквально в каждом уважающем себя доме перезвон рояльных струн — такой же непременный элемент звукового фона, как, например, звон посуды». Поэтому гастролирующие пианисты здесь пришлись кстати, особенно те, кто не стеснялся некоторого шоуменства — в конце концов, как заметил Ф. Т. Барнум [20] Финеас Тейлор Барнум (1810—1891) — американский антрепренер, основатель «Цирка Барнума и Бейли». , наличие одного-двух узнаваемых трюков никому еще не мешало.

Леопольд де Мейер

Именно таков был модус операнди австрийского пианиста Леопольда де Мейера, впервые приехавшего за океан в 1845 году. Во время своих европейских и российских гастролей де Мейер заработал репутацию «пианиста-льва» — на карикатурах изображали его скрюченную фигуру, атакующую инструмент не только пальцами, но и локтями и коленями, словно он только сейчас выскочил из своего убежища в джунглях. Самого себя де Мейер называл либо просто «лучшим пианистом современности», либо «Паганини от фортепиано», по имени выдающегося скрипача эпохи романтизма, про которого говорили, что он мог бы соревноваться с самим дьяволом. Критики отмечали невероятную волну звука, которую он производил. Его виртуозные композиции, как писала New York Daily Tribune , «в сравнении с остальными музыкальными произведениями — словно Ниагарский водопад в сравнении с остальными реками». Мощь своей игры де Мейер объяснял тем, что он — «единственный толстяк среди выдающихся пианистов». «И действительно, — сообщал влиятельный Dwight's Journal of Music , — у него экстраординарные физические данные, он сам будто рояль, способный выдержать любую вибрацию струн без малейших усилий».

В арсенале де Мейера было немало необычных трюков — например, он прямо в процессе исполнения таращился на публику «глазами безумца», как назвала это Brooklyn Star . «Леди и джентльменов, желающих познакомиться с его манерой игры» он усаживал прямо на сцену, рядом с собой. Кроме того, де Мейер подбирал концертный репертуар, имея в виду своих новообретенных поклонников — вариации на теми Hail, Columbia или Yankee Doodle производили такой фурор, что в Филадельфии один из критиков всерьез заволновался за жизнь и здоровье музыканта. Как писал другой репортер, в питтсбургской церкви «мужчины, женщины и дети, затаив дыхание, вставали со скамеек, чтобы не пропустить ни одной ноты, и затем в изнеможении опускались обратно, сметенные нахлынувшими чувствами, — они в прямом смысле слова сходили от этой музыки с ума!»

У «пианиста-льва» были и другие трюки — например, он заказывал из Европы рояли, которые в Америке на тот момент были редкостью, и называл их «фортепианными монстрами», чтобы привлечь внимание к своей персоне. Впрочем, в Луисе это вышло ему боком, когда городские власти запросили неподъемную сумму в семьдесят пять долларов за право дать несколько публичных концертов. «О майн готт! Штолько много денег, штобы шыграйт вшего два-три раза?!» — изумился де Мейер. «Мы знаем, что это больше обычного, — ответствовали чиновники, — но, мистер де Мейер, у вас ведь и фортепиано тоже больше обычного !»

К 1846 году манера де Мейера и его бизнес-партнера Г. К. Райтхаймера вести дела начала вызывать критику: пошли слухи, что они платят журналистам за положительные отзывы (вполне распространенная практика) и что для того, чтобы залы были заполнены, Райтхаймер бесплатно раздает билеты всяким «халявщикам» (тогда их называли «мертвыми душами»). «Пианист-лгун» [21] Обыгрывается созвучие прозвища The Lion Pianist (пианист-лев) и словосочетания The Lyin' Pianist (пианист-лгун). , — припечатала де Мейера The Morning Telegraph ; после этого вернуть былую славу ему уже не удалось.