Борис Алмазов - Повести каменных горожан. Очерки о декоративной скульптуре Санкт-Петербурга

Строгими ценителями архитектуры они именовались «слащавым проявлением мещанства» и другими нелестными эпитетами. И напрасно, с путти все обстоит ничуть не проще, чем с любым другим изваянием.

Есть в Эрмитаже часть экспозиции в античном отделе — Римский дворик, где представлены замечательные мраморные скульптуры смеющихся и шаловливых, серьезных или трогательных детей. Несмотря на то что в большинстве своем изображены веселые малыши, это детские надгробия.

По древней, греческой еще традиции, которая относилась в первую очередь к олимпионикам, коим было положено после триумфа ставить статую, эта статуя не была портретом победителя, а изваянием божеству — покровителю чемпиону. Отсюда сходство атлетов и борцов с Аполлоном, Гераклом и др., созданными в полном соответствии со скульптурным каноном.

Сапёрный пер., 13

Разумеется, такое требование соблюдалось не строго, хотя как сказать… Великий Фидий был подвергнут афинянами остракизму за то, что изваял статую, посвященную Периклу, сохранив в ней его портретные черты. Афиняне статую разбили, Фидия изгнали, на всякий случай, чтобы Перикл «не выделялся» и не стал тираном.

Так что искать портретное сходство в детских статуях с реальными детьми, чьей памяти эти статуи посвящены, занятие пустое. Большинство изваяний надгробий — Гермес или Геракл в детстве. Вот Гермес, завернувшись в пеленку, произносит в суде свою знаменитую защитительную речь, вот младенец Геракл, удушающий змей, вот малыш с гусем или с уткой — возможно, Аполлон, хотя здесь атрибутика может быть только гадательной — сказание, где присутствует подобный эпизод, до нас не дошло.

Апраксин пер., 4

Каменноостровский пр., 9

Ваятелей прошлого привлекала задача изображения маленьких детей своей сложностью, поскольку у детей совсем другие пропорции, чем у взрослых, да еще и все ткани мягкие, скелет — опора построения фигуры скрыт тугим детским тельцем — всевозможными «складочками и перевязочками». Традиция сохранения сходства с античной скульптурой соблюдается в статуях и маскаронах путти. Мы без труда отыщем прообразы толстощеких малышей в античной скульптуре, пока в многоликом разнообразии маскаронов на смену античным богам не придут портреты реальных людей. Хотя и здесь некоторое сходство или во всяком случае традиция сходства с божествами, хотя бы в идеологии, сохраняется. Например, на стойках ворот бывшего чугунолитейного и механического завода Ф. К. Сан-Галли на Лиговском проспекте стоят фигурки детей в костюмах кузнецов. Они были подарены знаменитому мастеру к 70-летию. Это портреты его внуков. То, что они в костюмах кузнецов, — не случайно, на фабрике отливалась, чеканилась и ковалась художественная скульптура. Однако при этом сохраняется и античная традиция: по жанру, так сказать, «путти», но они могут считаться, опять же согласно традиции, еще и изображениями бога кузнечного дела Гефеста [94].

Наб. кан. Грибоедова, 44, «Путти и дельфины» (1852 г., арх. Н. А. Скаржинский, К. В. Винклер).

Наб. р. Мойки, 58 (1913–1914 гг., арх. РФ. Мельцер).

Ул. Рентгена, 4 (1913–1914 гг., арх К. Г. Эйлерс).

Спасский пер., 1, доходный дом (1863 г., арх. Н. П. Гребенка; 1914 г., арх. В. Н. Бобров).

Ул. Чайковского, 10, особняк Бутурлиной (1857–1860 гг., арх. г. А. Боссе).

Резвятся на фасадах еще и козлоногие малыши, похожие на симпатичных чертиков. Это паниски — дети рогатого бога Пана и многочисленных нимф из его окружения.

Солдатский пер., 3, дом М. Н. Грабе (1913–1914 гг., арх. С. Г. Гингер).

Ну вот, пожалуй, все боги и герои, представленные в маскаронах. Дело в том, что греки создавали свои статуи для молитв. Все многочисленные изваяния Зевсов, Дионисов и т. д. в первую очередь — предметы культа, объекты поклонения, а уж потом они стали частью архитектуры и декоративными украшениями.

Солдатский пер., 3

В русском искусстве периода классицизма сонм древних языческих богов не расширился — не было античных образцов, да, собственно, и этим небольшим числом вполне удовлетворялись послания, которые направляются нам со стен тех старых домов Петербурга. Но вот когда в период эклектики архитекторы разорвали порядком поднадоевшие строгие рамки классицизма, город наполнился тысячами новых лиц, помещенных на стены. Зачастую трудно даже предположить что это: дальняя реминисценция с античным мифом, декоративная маска, про которую вообще трудно сказать, что она в большей степени — лицо или часть орнамента. Наконец, маскаронами, барельефами и горельефами стали литературные герои, исторические лица и даже портреты реально существовавших людей (см. «Литература на стенах»).

Древнейший греческий маскарон с изображением черепа животного, можно сказать, голос из каменного века — букраний. Правда, так называется не только череп, но вообще всякий маскарон с головой животного или зверя. Но когда взгляд натыкается на орнамент из бычьх или бараньих черепов, это после роскошных Зевсов, Гераклов и милых головок безымянных красавиц не то чтобы мороз по коже, но, так сказать, многое ставит на место. Сразу вспоминаешь, что маскарон оттуда — из первобытных времен, из древних магических обрядов. Он как заскорузлый лапотный дедушка, вдруг словно из тьмы веков, чуть не в лапоточках явившийся на какой-нибудь мерседесовый саммит.

Маскарон не шуточка, не досужая забава! Маскарон, даже современный, атрибут колдовства; волшебная сила искусства приспособила его к нуждам архитектуры, а он, как говорил тов. Маяковский о своих стихах, — «старое, но грозное оружие».

Маска с изображением черепа жертвенного быка с VII века до н. э., с гомеровских и библейских времен, использовалась для украшения храмов, гробниц и алтарей. Бычий или бараний череп и его изображение над окном или дверьми старше любого горгониона, не говоря уж у маскаронах богов — апотропеях.

«С III века до н. э. маски с изображениями жертвенного быка стали объединять растительными гирляндами. Такими ленточными рельефами декорировали фризы храмов и общественных зданий. Иногда к орнаменту добавлялось рельефное изображение кувшина с одной ручкой (ойнохоя), использовавшегося в ритуалах жертвоприношений для разлива вина и нектара. Отличительным признаком ойнохои от других сосудов является горлышко, имеющее три стока (одно в обычном месте и два по бокам), что создавало удобства виночерпию при разливании вина. Изображение такого кувшина, склоненное несколько вперед, помещали над гирляндами между букраниями, что как бы символизировало начало праздника.