Паола Волкова - Мост через бездну. Книга 4

Император-философ вынужден был идти на компромисс. С одной стороны, Марк Аврелий — это очень большое разрастание как личности. А с другой стороны, он был весь «стиснут». Великие люди часто оказываются не поняты, а великие императоры еще при жизни понимают, что достойных наследников их деяний рядом нет. Мы уже упоминали здесь сына Марка Аврелия — Коммода и точно знаем, в какие руки была передана империя. Ни у Цезаря, ни у Августа Октавиана, ни у Петра, ни у других нет достойных наследников.

Для автора этот римский император — первый, хорошо понятный человек, через которого прошла трещина раздвоения. Не случайно этим приемом пользовался Достоевский. С одной стороны, Марк Аврелий был человеком уже абсолютно нового времени, а с другой стороны — человеком того времени. Гениальная личность всегда разрастается. Она всегда занимает очень большое пространство. Замечательно Томас Манн писал о Гёте: «Гёте защищает общество в консервативном смысле, заключающемся уже в самом понятии защиты. Нельзя быть аполитичным — можно быть только антиполитичным, а это и значит быть консервативным, подобно тому как дух политики сам по себе является гуманитарно-революционным» (Георгий Лукач. Томас Манн о литературном наследстве // Литературный критик. 1935. № 12). Только Томас Манн мог так артикулировать эту идею. Гёте очень близок к Эразму Роттердамскому и Дюреру, но Гёте — человек XIX века — вот то пространство, которое он занимает, пространство, которое в него вмещается. Это личность, которая вмещает в себя огромное пространство. Вообще, личность — это вмещение в себя пространства. Насколько человек вмещает в себя пространство, настолько он выходит за пределы своего времени и этноса. И всяк сущий язык становится ясен, или он становится ясен всякому сущему языку.

А какое пространство, скажем, занимает Гоголь? Попробуйте сейчас черту поставить: до какого пространства? Поскольку ревизор еще не явился и поскольку финала еще нет — писатель еще разрастается.

Когда Лев Толстой писал свою непростую «Исповедь», он использовал труды Марка Аврелия. «Рассуждения…» Марка Аврелия («К самому себе» или «Наедине с собой») и сегодня популярны. Вряд ли римский император предполагал, что его личный дневник станет достоянием общественности. Поразительно распоряжается судьба: не сумев преодолеть нрав собственной империи и горько сожалея об этом, Марк Аврелий шагнул гораздо дальше: через столетия он нашел единомышленников по всему миру. Его философские размышления стали одним из наиболее читаемых памятников мировой литературы. Диалог великого императора с самим собой близок и понятен современному читателю. «Гляди, не оцезарей», — говорил себе император-философ, опасаясь превратиться в бесчеловечного монарха-деспота. «Гляди, не оцезарей», — этот девиз должен быть высечен в памяти любого человека, от которого зависят людские судьбы. Вдумайтесь в слова Марка Аврелия: «Гляди, неоцезарей, не дай окрасить себя в пурпур — ведь бывает и такое! Чти богов, храни людей. Всегда ревностно заботься о том, чтобы дело, которым ты в данный момент занят, исполнять так, как достойно римлянина и мужа, с полной и искренней сердечностью, с любовью к людям, со свободой и справедливостью; и о том также, чтобы отстранить от себя все другие представления. Это удастся тебе, если ты каждое дело будешь исполнять, как последнее в своей жизни, свободный от всякого безрассудства, от обусловленного страстями пренебрежения к велениям разума, от лицемерия и недовольства своей судьбой. Ты видишь, как немногочисленны требования, исполнив которые всякий сможет жить блаженной и божественной жизнью. Да и сами боги от того, кто исполняет эти требования, ничего больше не потребуют.

Время человеческой жизни — миг; ее сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна. Одним словом, все, относящееся к телу, — подобно потоку, относящееся к душе — подобно сновидению и дыму. Жизнь — борьба и странствие по чужбине; посмертная слава — забвение.

Не поступай ни против своей воли, ни вразрез с общим благом, ни как человек опрометчивый или поддающийся влиянию какой-нибудь страсти, не облекай свою мысль в пышные формы, не увлекайся ни многоречивостью, ни многоделанием…» (Марк Аврелий. Размышления. М., 1985).

Хотим обратить ваше внимание на конный памятник Марку Аврелию. Их было очень много, но остался один. Бронзовый, подлинный. Античная схема конного памятника соблюдена полностью, но вот образ всадника никак не гармонирует ни с конем, ни с образом завоевателя, ни с образом императора Великой империи. Марк Аврелий изображен как философ-мыслитель: отрешенное лицо, задумчивость. И даже классическая поза и жест оратора не создают необходимой динамики. Появляется ощущение, что сильный нетерпеливый конь — Великая империя — готов нестись вперед, но вынужден сдерживаться и вышагивать горделиво под управлением императора-философа, размышляющего не о победах, а о проблемах мира, смерти, о предопределенности человеческого бытия. Этот конный памятник — своего рода философия, но сегодня это и шаблон. Он очень сильно похож на конную статую основателя Москвы Юрия Долгорукого. Здесь, в этой композиции, которую создали римляне, лошадь поднимает одно копыто, а сверху можно сажать кого угодно — Генриха VIII, Петра I. Хоть всех. На этого коня всех и посадили. Это, кстати, об эталонах.

Именно такой конный памятник Петру I стоит перед Михайловским замком в Санкт-Петербурге. Создал его итальянский скульптор Бартоломео Карло Растрелли в XVIII веке. Однако самым знаменитым конным памятником России является символ Санкт-Петербурга — «Медный всадник» (открытие в 1782 году). Изготовленный из бронзы, свое название памятник получил с легкой руки А. С. Пушкина. Скульптор — француз, работавший в стиле барокко и рококо, Этьен Морис Фальконе. Когда Екатерина II задумала поставить памятник Петру, Вольтер и Дидро рекомендовали для выполнения данной работы именно французского мастера. Создать монументальное произведение Фальконе мечтал, поэтому сразу же согласился поехать в Россию. Кстати, за свою работу он запросил совсем небольшую по тем временам сумму в 200 тысяч ливров. Скульптор воссоздал в своем Петре личность созидателя и законодателя, а не завоевателя. В своем письме Д. Дидро Фальконе написал: «Мой царь не держит никакого жезла, он простирает свою благодетельную десницу над объезжаемой им страной. Он поднимается на верх скалы, служащей ему пьедесталом, — это эмблема побеждённых им трудностей. Итак, это отеческая рука, это скачка по крутой скале, — вот сюжет, данный мне Петром Великим» (Аркин Д. Й. Медный всадник. М., 1958).