Людмила Правоверова - Павел Филонов: реальность и мифы

Уходят почти все те, с которыми Филонов начинал свой путь.

Уже одиночество.

Ученики — не друзья.

Филонов не сдается. Человек, переживший окопы первой мировой войны, митинги революции, долгую борьбу за свою линию в искусстве — верен своей линии.

Именно теперь в 1930 году он пишет самое свое жизнеутверждающее произведение.

«Крестьянин» [786] .

Старый человек, с холодными голубыми глазами под холодным северным небом России.

Под этим холодным небом, по этим синим рекам приплыли в Северный Край его предки — они корчевали леса, копали землю и уходили в нее поколение за поколением.

Крестьянин, привыкший к беде, знающий, что он неотделим от земли, что если его не будет — не будет земли, не будет синих рек, не будет холодного неба над Россией. <���…>

У Бальзака блестящий рассказ «Неведомый шедевр».

Если искать литературные параллели образу Филонова, то ближе этой нет. Героя «Неведомого шедевра», героя «Поисков абсолюта» роднят с Мастером неуклонность преследования цели.

Люди, взявшие на себя необычные задачи и павшие под неимоверной тяжестью.

Но в отличие от смерти героя «Неведомого шедевра» — смерть Филонова победна, он пал, защищая город.

Может быть, в памяти автора этих строк образ литературного героя неосознанно слился с образом человека, которого он знал лично. Филонов, каким его помнят люди моего поколения, был замкнут, сдержан.

Он тяжело пережил [19]37-й год — потерю близких [787] .

Мне трудно представить художника молодым. Видимо, надменным он был с молодости, но те, кто помнят первые годы школы, — вспоминают его шутки, его остроумие, его общительность.

Есть еще один литературный пример, на который я хочу сослаться.

«Врата ада» Акутагава Рюноскэ.

Кто взглянул в глаза Рока, навсегда отброшен в неизбежность страдания, неизбежность борьбы, сознание неотвратимости смерти. Законы личной трагедии, постигаемые в символах мирового Рока.

В 1933 году вышла из печати книга Иоффе — «Синтетическая история искусств» [788] .

Иоффе сравнивает живопись Филонова с музыкой композитора-экспрессиониста Шёнберга и поздней прозой Леонида Андреева [789] . Творчество Леонида Андреева пронизано нотами экспрессионистской взволнованности. Этим сопоставление глубоко оправдано. Андреев метался в душном предгрозовии довоенной России. Осознавал обреченность всего того, что было ему ненавистно, и всего, что было им любимо. Исхода не было. Все падало, упиваясь своим падением.

Мало кто знает, что Леонид Андреев стены своей загородной дачи превратил в галерею черно-белых фресок, перерисовывая на них графику Гойи. Он усиливал мистическое звучание этих офортов.

Графические работы Гойи — самое глубокое произведение романтизма.

Романтизм XIX века прошел мимо великого романтика. Судьбы сходны.

Творчества Леонида Андреева и творчество Филонова близки сознанием катастрофичности жизни.

Нам, ищущим все, что не унесено временем, не ушло с ушедшими, — дорого каждое свидетельство.

Мы подходим к старинному многоэтажному дому. Двери открывает хрупкая, совсем седая женщина [790] . Комната заставлена скульптурой. — Терракота… Тонированные копии Донателло. Бронзовые статуэтки на столе помнят начало века.

Старые фотографии — на них дамы в пышных платьях с турнюрами, военные, затянутые в мундиры с эполетами. Память о совсем давнем. В углу несколько гипсов и неоконченная резьба по дереву.

«Это работа покойного супруга — и моей дочери, — говорит нам пожилая дама. — Мой покойный супруг тоже был учеником Павла Николаевича».

На стенах — картины.

Большой холст — «Псковщина» [791] .

Эта картина была написана когда-то, давно, ею, двадцатилетней, юной, под руководством старого Мастера.

Любезная хозяйка рассказывает нам, как, сразу же по окончании Академии художеств, переступила она порог мастерской Филонова.

Далекие двадцатые годы. Ее далекая молодость.

Ее посещают молодые искусствоведы.

И молодые писатели.

И старые писатели, умудренные годами и славой.

Они приходят и приходят потому, что когда-то рядом с мольбертом двадцатилетней художницы стоял вдумчивый, внимательный Мастер.

В ней, юной, неопытной пробудил он чувство истории.

«Псковщина».

Нелегкая и трудная истории России.

Женщины России. Русские женщины выдюжили, вынесли все, что посылала им судьба за тысячелетнюю историю, и вынесут, выдюжат все.

Самые любимые картины — те, что созданы под руководством Филонова.

Потом было многое. И работа художника-оформителя [792] . Поиски заработка. Как и всеми, пережита блокада. Но навсегда осталась в памяти как лучшее воспоминание юности — школа Филонова.

Память о ней — это память о творчестве и юношеских поисках истины.

Хранятся картины.

Хранятся каталоги выставок.

Жизнь разбросала филоновцев, они растеряли друг друга. Люди разных поколений школы часто не знают друг друга.

Мы задаем вопрос пожилой даме.

«Скажите, у вас есть работы самого Павла Николаевича?»

«У меня сохранился его рисунок — Анатомический разрез головы. Стрелки указывают отделы головного мозга. Показано строение черепа.

Я уже не помню теперь, что Павел Николаевич объяснял нам по этому рисунку.

Больше нет ничего.

Ни у меня, ни у кого-либо не повернулся бы язык попросить на память какую-либо его работу».

«Вы, наверное, знаете, что Филонов никому, а тем более за границу — работ своих не продавал, он считал, что его труд — единое целое. На все подобные предложения — он неизменно отвечал: „Я советский художник, я русский, мои картины принадлежат Родине“».

Мы спрашиваем:

«Многие учились у Филонова десятилетиями. Многие всю жизнь были филоновцами. Вы как-нибудь пытались отблагодарить его за долголетнюю помощь?»

«Что вы, что вы?! — возмущенно отвечает пожилая дама. — Никогда, ни у кого не взял бы он ни копейки. Филонов считал, что искусство дело святое. Зато он требовал работы, работы требовал». Седая хозяйка своим тоном подчеркивает непреложность требования.

«Несколько часов в день, но с полной самоотдачей».

Иногда по ходу беседы или объяснений Павел Николаевич задавал учащимся вопрос: «Что такое пластика? Что такое графика?»

Ответить бывало трудно.

Еще находился ответ на вопрос о графике «Это лаконизм в средствах выражения». Но определить понятие пластики, насколько я помню, не сумел никто. Я тоже не помню кто, но кто-то стал делать движения руками, желая хоть этим показать, что он понимал под пластикой.

Павел Николаевич шутливо сказал: «Он еще не дорос до определения».

Свои графические работы Филонов никогда не называл графикой. Он говорил: «Я пишу инком» (ink — тушь по-английски). Видимо, он рассматривал и эти свои работы как живопись, но живопись одним цветом — черным.