Ольга Петрочук - Сандро Боттичелли

А тут как раз в новой Синьории во Флоренции на март и апрель 1497 г. гонфалоньером избирается семидесятипятилетний Бернардо дель Неро, весьма выдающийся по уму представитель партии «серых», искренне желавших возвращения Медичи. «Серые» тотчас направляют гонца с радостным известием к своим изгнанникам в Рим, где Пьеро Медичи незамедлительно принимается строчить послания родичам и союзникам, выпрашивая людей, оружия и денег. Папа и венецианцы с готовностью откликаются, миланский деспот выжидательно молчит. Зато из Флоренции молодые приверженцы Медичи, возбуждая в Инфортунато его даром растраченный пыл, слали послов и письма с фантастическими уверениями, что при первом же появлении сына Лоренцо весь город поднимется за него, перейдет на его, Пьеро, сторону.

Однако, когда наконец Пьеро раскачался для решительных действий, срок промедичейской Синьории подошел к концу, и опечаленный дель Неро шлет в Рим благоразумный совет пока воздержаться от выступления. Но Пьеро Медичи именно в этот неподходящий момент загорелся — он больше не желает тянуть в ожидании «подходящего случая». 27 апреля Инфортунато с тысячей тремястами наемников уже под стенами Флоренции.

С рассветом приблизившись к воротам города, Пьеро, к величайшему своему удивлению, находит их запертыми. Остановившись в растерянности, он целый день с недоумением ждет, когда же город восстанет в его поддержку, в то время как население предместья потешалось над ним и его воинством. И Пьеро, не выдержав ожидания и насмешек, отступил, словно бежал. После этого конфуза он навсегда потерял надежду на реставрацию своей власти, почувствовав, что счастье, которым он только что хвастал, а поймать не сумел, навсегда оставило его.

Во Флоренции инцидент с Пьеро вызвал последствия в виде брожения и некоторых беспорядков, поскольку в Синьории обнаружили себя тайные сторонники Медичи и оттого обнажились взаимная ненависть и подозрительность, обострившие скрытую дотоле вражду между партиями. Наиболее рассудительные стремились по возможности примириться, дабы избежать ненужного кровопролития. С этою целью в тот же тревожный день поспешно избрана новая Синьория, и на новый Совет Восьми возложена обязанность неотступно следить за всеми действиями Пьеро Медичи. «Флорентийскому Катону» Франческо Валори, ставшему членом этого исполнительного органа, поручено расследование медичейского заговора.

От имени верховной власти республики последовало предписание явиться скомпрометированным гражданам из «черного списка». Некоторые из них успели бежать, но пять человек, известнейших в городе, привлечены к суду и признаны виновными в заговоре и государственной измене. Эти пятеро принуждены отвечать за собственную вину — и за намерения своих ускользнувших от ответа единомышленников.

Из них недавний гонфалоньер, престарелый Бернардо дель Неро, обвиняется в том, что, зная о заговоре, не открыл его в свое время властям. Среди подсудимых также человек, который по-особому дорог Сандро Боттичелли, — один из немногих избранных, кого он некогда вознес своим искусством до сияющих вершин, включив в сонм своих олимпийских богов. Лоренцо Торнабуони, кузен Великолепного, любимец муз, чью свадьбу с очаровательной Джованной Альбицци художник воспел в росписях Лемми… Ныне Джованны давно нет в живых, а ее овдовевший супруг заключен под стражу как изменник отечеству.

В результате чрезвычайного заседания — так называемой «Практики» Синьории совместно с Большим Советом — пятеро граждан, по своему положению и влиянию считавшиеся в числе самых первых лиц республики, 21 августа осуждены на смертную казнь с конфискацией всего имущества. Особенно настаивал на смертном приговоре принципиальнейший из демократов Франческо Валори.

Страсти накаляются до предела. Призывом к действию над судилищем незримо витают непримиримые слова их разгневанного пророка: «Ты, который не стесняешься с самим Христом, хочешь стесняться с простыми гражданами? Наказывай, я тебе говорю. Режь им голову. Кто бы ни был виновник, хотя бы он был главой семьи, режь ему голову!» И главный обвинитель Валори, убеждая колеблющихся, угрожая и бранясь, собственноручно обносит ящиком для голосования все собрание, заявив: «Пусть вершится правосудие — иначе произойдут беспорядки!» В результате выносится следующее постановление: «Выслушав мнение и доклад магистратов, Сената и других граждан, требующих наказания, и приняв во внимание, что от промедления может возникнуть явный бунт и опасность, мы повелеваем господам Восьми без промедления, в эту самую ночь предать смерти пять граждан, осужденных в заседании настоящей Практики».

Затем привели осужденных, закованных в цепи и босых. Однако их рубище ни у кого не вызвало жалости, тем более что держались они гордо, в вине своей не покаялись, и, даже узнав приговор, ни один из пяти не просил о пощаде. В сопровождении вооруженной стражи их отводят во дворец Барджелло, где на краткий срок оставляют наедине с духовником для последней исповеди и причастия. Тем временем Валори, ставший на эту ночь как бы полновластным наместником города, расставил вокруг Палаццо до трехсот солдат на случай попытки нападения со стороны многочисленных друзей и родни весьма влиятельных смертников.

Несмотря на поздний час, в городе никто не спал. К месту казни во множестве стекался взволнованный народ, так что, говоря языком современника, двор Барджелло казался как бы адской пещерой. Приходили республиканцы из народной партии, одержимые жаждой мести, вооруженные с ног до головы. Бок о бок стоявшие с ними знатные горожане молча дрожали, боясь выказать скорбь или выдать свое сочувствие приговоренным. Беспорядочная какофония звуков — брань и нестройный гул голосов, лязг оружия — не стихали, но все возрастали вплоть до двух часов ночи.

Вдруг наступает зловещая тишина, в которой слышалось только негромкое позванивание кандалов, — и один за другим предстали перед толпой осужденные в сопровождении магистрата юстиции и исповедника. И Сандро Боттичелли мог видеть недавнего своего героя — законодателя самой изысканной моды, воплощение элегантной простоты и непринужденного изящества, — мог видеть Лоренцо Торнабуони в цепях и рубище, босиком и в пыли. Но даже оковы, грубо сдавившие хрупкие запястья, не в силах изменить до боли знакомой сдержанно-горделивой осанки. Босые ноги почти с прежнею легкостью ступают по затоптанным и холодным каменным плитам двора, словно не признавая оков. Любимейший ученик Фичино не изменяет себе, как изменил учитель, не отрекается от своих убеждений даже в преддверии позорного конца. В ночь с 21 на 22 августа пятеро обезглавлены с негласного дозволения духовного диктатора; тела были милостиво выданы близким для похорон и оплакивания.