Уильям Моррис - Искусство и жизнь

Лондон, во всяком случае, замечателен тем, что его музеи открыты для широкой публики. Но я потребовал бы, чтобы они были открыты семь дней в неделю вместо шести или хотя бы в тот единственный день, когда обыкновенный труженик, один из содержащих их налогоплательщиков, имел бы возможность спокойно побродить по их залам. Любому, кто питает врожденную любовь к искусству, частое посещение музеев приносит пользу большую, чем это можно выразить словами. Однако необходимо кое-что предварительно разъяснять публике, иначе она не извлечет из хранимых в наших музеях бесценных художественных сокровищ достаточно пользы. Произведения искусства в музеях разрозненны. Музеи, кроме того, навевают обычно грустное настроение, — в частности, следами небрежности и разрушения на сберегаемых там художественных реликвиях.

Но у нас есть возможность изучать и более нам близкое, старинное искусство. Я имею в виду памятники нашей собственной страны. Правда, такая возможность открывается перед нами лишь изредка, ибо мы живем в мире из кирпича и строительного раствора, и нам приходится довольствоваться немногим — например, призраком великолепного Вестминстерского собора, экстерьер которого испорчен по глупости архитектора-реставратора, а интерьер изуродован фальшивой вычурностью, тщеславием и невежеством последних двух с половиной столетий. Немногое осталось и от находящегося неподалеку несравненного Вестминстер-холла. Но стоит выбраться из нашего прокопченного мира на лоно природы, как мы увидим все еще живые творения наших отцов, встроенные в природу и неразрывно слившиеся с нею.

Ибо не где-нибудь, а именно там, в сельской Англии, во времена, когда люди еще заботились о красоте, существовала полная гармония между творениями человека и природой того края, для которого они были созданы. Страна наша невелика, земли ее ограничены Ла-Маншем и Ирландским морем. Нет ни широких пространств, поражающих своим однообразием, ни уединенных глухих лесов, нет страшных непроходимых горных заслонов. Все соразмерно, смешано, разнообразно, всюду незаметные переходы ландшафта: маленькие речушки, небольшие долины, приподнятые и быстро исчезающие нагорья, и все окружено красивыми перелесками. Небольшие холмы, невысокие горы, окаймленные оградами пастбища для овец. Все невелико, но нет ни глупости, ни пустоты — все, скорее, серьезно и богато смыслом для того, кто склонен его искать: это не тюрьма и >не дворец, а уютный дом.

Все это я и не превозношу, и не принижаю, а просто говорю о том, что есть. Кое-кто чересчур восхваляет эту домашнюю атмосферу уюта, словно наша страна — это райский сад. Я далек от таких похвал, как и любой, не ослепленный гордостью собою и всем, что ему принадлежит. Другие, напротив, презирают нашу страну за ее неприметность. Но и к ним я также не принадлежу, — хотя и на самом деле было бы тяжко, если бы на свете не было ничего иного, никаких чудес, ничего устрашающего и никаких невыразимых красот. И все же, когда мы думаем, какое малое место в мировой истории, в ее прошлом, настоящем и будущем занимает страна, в которой мы живем, когда мы думаем о том, что еще меньшую роль играет она в истории искусств и что тем не менее наши предки были привязаны к этой земле и с заботой и старанием украшали ее — эту неромантичную и невзрачную землю Англии, — то, без сомнения, это также может тронуть наши сердца и оживить наши надежды.

Ибо какова была страна, таково было и ее искусство, когда народ как-то вообще заботился о них. Наше искусство не стремилось поразить людей пышностью или выдумкой, иногда оно становилось банальным, изредка достигало величественности, но никогда оно не подавляло, не было ни кошмарами раба, ни надменным бахвальством, а в лучших произведениях оно отличалось изобретательностью и самобытностью, и лучшее, что было в нем, в самом его сердце, — так же щедро отдавалось и дому иомена или убогой деревенской церкви, и дворцу феодала или величественному собору. Оно никогда не было грубым, хотя и бывало довольно примитивным, но всегда привлекательным, свежим и естественным. Это было скорее искусство крестьян, нежели крупных торговцев или придворных. И холодным, по-моему, должно быть сердце, которое не любит его, независимо от того, родился ли человек, как и мы, в этой стране или же пришел, восхищенный, к ее простоте от всего заморского великолепия. Это было, повторяю, крестьянское искусство, и оно прочно вошло в быт народа и все еще жило во многих местах, среди батраков и иоменов, когда крупные дома уже строились «по-французски и утонченно». Во многих местах еще жили причудливый ткацкий станок, ситценабивной пресс, игла вышивальщицы, когда глупая заморская напыщенность уничтожила естественность и свободу, а искусство стало, особенно во Франции, просто-напросто воплощением преуспевающего и торжествующего мошенничества и вовсе исчезло с глаз долой.

Таково было английское искусство, история которого лежит как бы прямо у нашего порога. Не так уж много произведений этого искусства сохранилось, но число их год от года заметно уменьшается не только из-за беспощадного разрушения, но также и по вине другого врага, имя которому — «реставрация».

Я не собираюсь подробно говорить об этом вопросе, но не могу и обойти его молчанием, поскольку сам настойчиво призывал вас к изучению старинных памятников. Суть дела в следующем: старинные здания меняли свой облик, и век за веком к ним присоединялись новые черты, нередко прекрасные, но всегда исторически значимые — именно в этом и состояла преимущественно их ценность. Почти всегда они страдали от пренебрежения, а часто и от грубого обращения (такие времена истории сами по себе отнюдь небезынтересны), но обыкновенный внешний ремонт почти всегда сохранял их нетронутыми частями природы и истории.

Но за последние годы великий подъем религиозного усердия, роста ученых занятий и — соответственно — знания средневековой архитектуры побудил людей тратить деньги на эти здания не просто с целью отремонтировать и сохранить их, сделать чистыми, недоступными для ветра и дождя, но с целью реставрировать их до некоего совершенного идеала, удалив, насколько возможно, все признаки того, что они претерпевали по крайней мере со времен Реформации, а часто и с более ранних времен. Иногда это делалось из явного пренебрежения к искусству, из религиозного рвения, но чаще всего с достаточно добрыми намерениями в отношении искусства. Все же вы не стали бы слушать меня в этот вечер, если бы не разделяли моего мнения, что такая реставрация невозможна, а попытка ее осуществить губит здания, к которым она применяется. Мне даже трудно представить, какая большая их часть стала почти бесполезной для изучения искусства и истории. Если бы вы достаточно хорошо знали архитектуру, то без труда поняли бы, какой ужасный вред нанесен этой опасной «малой осведомленностью». Но по крайней мере всякому должно быть ясно, что неосмотрительно обращаться с ценными национальными памятниками— значит оказывать стране услугу, достойную лишь сожаления. Ведь исчезновение этих памятников никаким великолепием современного искусства восполнить нельзя.