Лев Вагнер - Айвазовский

— Спасибо, Иван Константинович! Сейчас на базар пойду и всем буду рассказывать… И у нас на Карантине всем ваши слова передам… — обрадованный огородник попрощался и заторопился к базару.

…На балконе дома Айвазовского было много друзей и знакомых. Все толпились вокруг телескопа. Когда началось затмение, Иван Константинович только на короткое время приник к телескопу, а потом покинул гостей, сел в заранее приготовленный ему экипаж и велел кучеру поскорее ехать на Карантин. Солнце было уже заметно ущербленным, когда Иван Константинович подъехал к Карантину. У домика Анастасия стояла толпа, но было так тихо, как будто здесь никого не было. Все напряженно смотрели на солнце, так ясно очерченное среди проплывающих легких, прозрачных облаков. С одной стороны от него как бы была отрезана небольшая краюшка.

— Иван Константинович к нам пожаловал! — громко сказал старый Анастасий, когда экипаж остановился.

— Здравствуйте, добрые люди! — весело поздоровался Айвазовский. — Хочу от вас наблюдать затмение. Мне в Петербурге заказали написать картину о солнечном затмении, так что я теперь у вас при исполнении служебных обязанностей… Кто хочет закопченные стекла? В них очень хорошо видно…

Знакомый приветливый голос как бы стряхнул с толпы охватившее ее оцепенение. Люди зашевелились, заговорили, потянулись к экипажу за стеклами. И снова наступила тишина, но более спокойная, как бы деловая… Время от времени люди оборачивались к экипажу, где сидел внимательно вглядывающийся в город, море, небо художник.

— Вот как смотрит! Запоминает, значит, а потом сядет и картину писать будет, — возбужденно объясняла в толпе Анна.

А художник старался ничего не упустить. Вот уже не диск, а серп плывет в странно темнеющем небе. День все больше гаснет. Тени на земле от деревьев, людей, лошадей, экипажа становятся все бледнее. Плывущий вдали корабль похож на призрак. Знакомый город и пейзаж словно расплываются в этих странных зловещих сумерках. Деревья теряют свою зеленую окраску, становятся пепельными. Лысая Гора как бы лишилась своей объемной плотности. Тревожно переступают с ноги на ногу и фыркают лошади, прядут ушами и оглядываются на успокаивающего их кучера. Какое-то чудовище медленно заглатывает солнце, и с севера надвигается зловещая ночь, непохожая на обычную. Люди незаметно для себя приближаются к экипажу, некоторые жмутся к нему, стараются прикоснуться рукой… Общий вздох облегчения пронесся над толпой, когда стало побеждать солнце. Предметы из призрачных опять становились привычно материальными. Небо, море, земля, деревья стали приобретать свой обычный цвет. На лицах появились счастливые улыбки…

«Солнце!.. В душе каждого человека живет древний солнцепоклонник…» — думал художник, прощаясь с жителями Карантина. Лошади весело мчали экипаж по залитым солнцем улицам Феодосии.

Через несколько дней Айвазовский написал «Затмение солнца в Феодосии». На большом холсте изображен город со стороны Карантина с перспективой на Лысую Гору. Художник передал все особенности освещения и необычный вид родного города в момент затмения, состояние трепещущей в страхе природы и встревоженной человеческой души. В самом воздухе как бы разлита тревога, протест против исчезновения солнца…

Картина была подарена Российскому географическому обществу.

Так же радостно, как и обычно, начался этот осенний день, когда Айвазовский вошел в свою мастерскую. Работа шла легко и быстро. Он сегодня писал с таким увлечением еще и потому, что на картине изображал пустынное волнующееся море и такой дорогой его сердцу городок Феодосию, приютившуюся у пологих, слегка припорошенных снегом холмов.

Однако долго работать не пришлось. Служитель, единственный человек, который мог входить к Ивану Константиновичу в часы работы, доложил, что внизу его дожидается старый рыбак Назарет и говорит, что дело у него неотложное.

Айвазовский хорошо знал, что старик не станет по пустякам его тревожить. Вымыв руки, он быстро спустился вниз.

— Что случилось, Назарет? — Вид широкоплечего, смуглого старика был явно встревоженный. Таким Айвазовский его еще никогда не видел, хотя знал рыбака с детских лет.

— Беда стряслась, Иван Константинович. Архип, кажись, помирает… — глухо произнес старик, и слеза покатилась по загорелой морщинистой щеке. — С тобой проститься желает…

При этом известии у Айвазовского защемило сердце. Старый Архип был ветераном-черноморцем. Он встретился с ним во время десанта в Субаши. В первый же день командование приставило к Айвазовскому бывалого пожилого матроса Архипа. Матрос был горд этим: он понимал, как важно сохранить жизнь художника, прибывшего запечатлеть для потомков на века подвиги русского флота. За время, что провел тогда Айвазовский у берегов Кавказа, он сблизился с Архипом. Матрос был при нем неотлучно. Тут-то Айвазовский оценил всю душевную красоту и привязанность старого моряка. Расставаясь с Архипом, он звал его по окончании срока службы приехать на жительство в Феодосию. Матрос был бобылем, близкой родни у него не было. Архип не забыл приглашения и спустя десять лет на деревяшке, с костылем неожиданно явился в Феодосию, в дом Ивана Константиновича. Айвазовский оставил его у себя. Но моряк вскоре сдружился с рыбаками и перебрался к старому Назарету.

Айвазовский, любивший выходить в море с рыбаками, часто бывал в домике Назарета на Карантине. Туда по воскресеньям сходились рыбаки, чтобы выпить вина из погребка Назарета и послушать рассказы Архипа о морских баталиях, особенно о Наваринском сражении, в котором он отличился.

Рассказывая, Архип любил упоминать:

— Вот когда мы с Павлом Степановичем Нахимовым служили на «Азове»…

О Нахимове Архип всегда говорил в приподнятом, торжественном тоне, не стыдясь слез.

— Павел Степанович, милостивец, смотрит на нас, матросов, как на родных детей. Своей семьей не обзавелся и всю душу отдает матросам, их вдовам да детям… Незадолго до того, как мне уйти с флота, довелось мне своими глазами на Графской пристани в Севастополе увидеть такое, что до самой смерти забыть невозможно… Вышел, значит, он, милостивец наш, на Графскую пристань. Был он тогда уже произведен в контр-адмиралы. А там народ собрался из Севастопольской матросской слободки — наш брат отставной матрос, матросские вдовы и сироты. Страху у них перед Павлом Степановичем никогда не было, хотя почитали они его, может, чуть поменьше господа бога… Только его увидели, так и кинулись всей ватагой к нему, и каждый норовит, чтобы Павел Степанович его первого выслушал. Понятное дело, шум тут поднялся невообразимый и разобрать ничего невозможно… А Павел Степанович на них ничуть не рассердился и говорит: «Постойте, постойте, всем разом можно только ура кричать, а не просьбы высказывать. Я ничего не пойму-с. Старик, надень шапку и говори, что тебе надо». А старик, матрос, вроде меня, на деревянной ноге, с костылями, стоял ближе всех к контр-адмиралу с двумя своими внучками-малолетками. Обрадовался он, что ему первый черед выпал говорить и зашамкал, что сын-матрос погиб и живет он, старый, с невесткой и внучками. Хата ихняя давно покосилась, крыша продырявилась, а починить некому… Павел Степанович выслушал старика и приказывает адъютанту: «Прислать к Позднякову двух плотников». Старик рот от удивления раскрыл, а потом спрашивает: «Да как же вы, милостивец наш, фамилие мое запомнили?» А Павел Степанович засмеялся и в ответ: «Как не помнить лучшего маляра и плясуна на корабле „Три святителя“»? Не успел он закончить разговор со стариком, как уже обратился к старушке: «А тебе, бабушка, что надо?» А она, сердешная, так оголодала, что еле голос подает… Кто-то растолковал, что она вдова мастера из рабочего экипажа и живет в большой бедности. Тут снова контр-адмирал приказывает адъютанту: «Дать ей пять рублей!» В народе ахнули: на такие деньги в тех местах можно целым хозяйством обзавестись. Но адъютант смутился и докладывает: «Денег нет, Павел Степанович…» «Как денег нет? Отчего нет-с?» — сердится контр-адмирал. «Да все уже прожиты и розданы!» — «Ну дайте пока из своих». И у адъютанта нет денег. А в это время подошли офицеры и мичманы. Павел Степанович к ним: «Господа, дайте мне кто-нибудь взаймы пять рублей!» И старуха тут же деньги получила… Вот каков наш Павел Степанович! Пока ему жалованье получать, так он его все вперед заберет и раздаст… Ничего ему для себя не надо. Ест не лучше любого боцмана…