Пауль Шмидт - Переводчик Гитлера

То была действительно полная противоположность строгой и по-американски деловой обстановке в зале большого суда в Нюрнберге, где голубоватое неоновое освещение создавало атмосферу нереальности, и казалось, будто судьи, публика и обвиняемые выглядят давно умершими. Яркий дневной свет лился в окна Сент-Джеймского дворца, где заседал Совет. На стенах висели шелковые драпировки и впечатляющие старинные портреты. Огромное зеркало над камином создавало вместе с теплыми тонами ковров и портьер еще более дружелюбную обстановку. На камине стояли великолепные старинные часы, которые вместе с залом в целом живо напоминали Зал Часов на Ке Д'Орсэ [1]и полные самых больших надежд дни, когда Штреземан подписал здесь Келлогский пакт [2]. Единственными символами современности были стол Совета из Женевы и микрофон, перед которым я сидел рядом с Риббентропом.

Взоры всех присутствовавших были устремлены на представителя национал-социалистской Германии, ставшего сенсацией дня в этом старомодном дипломатическом окружении. Председательствовал делегат от Австралии Брюс? высокий темноволосый человек с типичными англо-саксонскими чертами лица и таким же типичным спокойствием. Справа от него сидел Фланден, который незадолго до этого стал министром иностранных дел Франции и которого я помнил по Парижу и Женеве. Рядом с ним сидел министр иностранных дел Италии Гранди. За столом Совета я увидел многих старых знакомых. Рядом с Риббентропом разместился Титулеску, самым дружелюбным образом постоянно пытавшийся вовлечь его в разговор по-немецки. Но Риббентроп держался отчужденно и на попытки сближения со стороны министра иностранных дел Румынии отвечал с минимальной любезностью. По другую руку от Брюса сидели Иден и Литвинов. Советский Союз в Совете Лиги! Это и в самом деле было сенсацией и самым явным признаком того, как благодаря Гитлеру изменилась ситуация в этой высшей международной организации.

Было вполне естественно, что я узнал многих старых знакомых среди самых разных делегатов. Приветствуя их перед началом заседания, я почувствовал, что они так же, как и я, рады этой непредвиденной встрече. Риббентроп, однако, проявил некоторое недовольство. «Ну, Вы, кажется, весьма популярны здесь»,? заметил он. Может быть, он ожидал, что на причину нашего присутствия здесь? нарушение Гитлером Локарнского договора и ввод немецких войск в Рейнскую область? повлияют мои личные отношения с моими французскими и английскими коллегами и знакомыми.

Вследствие введения обязательной воинской службы в предыдущем году Германия сразу же оказалась полностью изолированной от всех остальных стран? больших и малых. 7 марта 1936 года, вскоре после ратификации франко-советского пакта о взаимопомощи, Гитлер оккупировал Рейнскую область. Он оправдал эту акцию заявлением, что пакт является настолько серьезным нарушением Локарнского соглашения, что оно перестало существовать и, следовательно, Германия больше не связана его условиями, касающимися демилитаризации Рейнской области. Мы были уверены? бумажная война почти наверняка приведет к настоящей войне. «Германия нарушила Локарнский договор»,? писали французы и бельгийцы. «Франция нарушила его первой»,? отвечал рейх, указывая на франко-советский пакт.

7 марта мой друг из министерства иностранных дел выразил мнение, которого придерживались многие в нашем департаменте: «Если Франция хоть немного дорожит своей безопасностью, она должна сейчас же войти в Рейнскую область». Не раз, даже во время войны, я слышал от Гитлера: «Сорок восемь часов после ввода войск в Рейнскую область были самыми тревожными в моей жизни». Он всегда добавлял: «Если бы французы вошли тогда в Рейнскую область, нам пришлось бы убраться оттуда с поджатыми хвостами, потому что военные ресурсы, находившиеся в нашем распоряжении, были недостаточными даже для слабого сопротивления».

По причинам, которые были все-таки непостижимыми для нас в министерстве иностранных дел, Франция удовлетворилась созывом Совета Лиги, на котором я присутствовал в качестве переводчика Риббентропа. «Я взял на себя эту миссию с большим личным удовлетворением,? сказал Риббентроп, обращаясь к Совету,? будучи убежденным, что у меня никогда не было бы другого повода предстать перед этим Советом наций». Затем, сразу же переходя к новому франко-советскому военному союзу, сказал с особым значением: «Этот пакт касается двух государств, насчитывающих 275 миллионов человек. Обе стороны, заключившие договор, представляют самые мощные вооруженные силы в мире. Советская Россия, хоть и отдалена от Германии настолько, что, вероятно, Германия не может подвергнуться нападению с ее стороны, окольным путем приблизилась к германской границе посредством подобного военного союза с Чехословакией». Литвинов усердно делал заметки. «Франция и Россия,? продолжал Риббентроп,? могут, в силу соглашения между ними, начать войну против Германии по их собственному усмотрению». Литвинов гневно тряхнул головой, а Фланден раздраженно поджал губы. «Этот союз направлен исключительно против Германии,? продолжал я переводить, в то время как все присутствовавшие? делегаты, секретари, юрисконсульты и переводчики? с самым пристальным вниманием следили за моими словами.

Выдвинув аргументы в чисто юридическом аспекте, Риббентроп перешел к более ранним предложениям Гитлера относительно разоружения. «Предложение полного разоружения было отвергнуто. Предложение об армии, состоящей в целом из 200 000 человек, было отвергнуто. Предложение об армии в 300 000 человек было отвергнуто. Предложение о пакте по военно-воздушным силам было отвергнуто… Предложение об общеевропейском урегулировании, сделанное в мае 1935 года, просто оставили без внимания, за исключением предложения, которое впоследствии стало основой для англо-германского соглашения по военно-морскому флоту». Так он описывал мирные инициативы Гитлера в кратком изложении, которое, насколько я мог видеть, не замедлило произвести впечатление на некоторых делегатов и на нескольких представителей прессы. «Правительство германского рейха должно, следовательно, отбросить как несправедливые и необоснованные обвинения в одностороннем нарушении Локарнского договора»,? сделал вывод Риббентроп.

На одном из заседаний Совета, предшествовавшем нашему прибытию в Лондон, Фланден сказал: «Если французские контраргументы в вопросе о пакте с русскими не убедили немецкое правительство, то его долг состоял в том, чтобы посредством Договора об арбитраже, заключенного одновременно с Локарнским соглашением, передать дело в арбитраж. Но Франция никогда и не пыталась это сделать. Хотя сам я заявил в Палате, что мы могли бы согласиться на обращение в Гаагский суд по этому вопросу, немецкое правительство игнорировало предложение. Не делалось и попытки обсудить вопрос на встрече держав Локарнского договора; Германия просто объявила аннулированным и недействительным договор, участники которого специально отказались от права расторгнуть его, с тем чтобы этот договор мог расторгать только Совет Лиги Наций по их заявлению». Гитлер, очевидно, дал Риббентропу указание следовать его любимой тактике? избегать конкретных вопросов, высказывая смутные и обобщенные уверения. «Немецкий народ,? с пафосом говорил министр,? который теперь, через семнадцать лет, наконец-то видит, как восстанавливаются его свобода и честь… искренне желает жить в мире и дружбе со своими соседями и впредь всячески сотрудничать в строительстве настоящей европейской солидарности… Он хочет покончить с долгим периодом франко-германской напряженности, кризисов и войн и помочь достижению лучшего понимания и дружбы между этими двумя великими нациями. Этого немецкий народ желает всем сердцем. В таком духе канцлер Германии сделал историческое и действительно уникальное и несравнимое ни с чем предложение всему миру объединить Европу и обеспечить мир на ближайшие двадцать пять лет… «Эта речь могла и не произвести большого впечатления на Совет, но оказала безусловное воздействие на прессу и задала тон дипломатической активности на последующие несколько недель…