Пауль Шмидт - Переводчик Гитлера

Этот быстрый обмен ударами не стал яростным, но обе стороны вели спор с одинаковой настойчивостью. Даже Риббентроп счел необходимым мягко вмешаться. Затем Гитлер тоже начал говорить о южном мотиве, стараясь заставить русских сменить направление их устремлений с Запада на Юг. Он говорил о «состоянии банкротства» Британской империи, достояние которой следовало поделить, и хотя не упоминал Индию конкретно, но, несомненно, имел ее в виду, ссылаясь на «чисто азиатскую территорию на Юге, которую Германия уже признает как часть русской сферы интересов».

Молотов не дал себя надуть. Он сказал, что сначала предпочитает разобраться с вопросами, относящимися к Европе.? Вы дали Румынии гарантии, которые нам не нравятся,? обратился он к Гитлеру.? Действительны ли эти гарантии в действиях против России?? Они относятся к любому, кто нападет на Румынию,? решительно заявил Гитлер, но сразу же добавил:? Этот вопрос тем не менее не стоит так остро в вашем случае. Вы сами только что заключили соглашение с Румынией.? Что вы сказали бы,? спросил Молотов,? если бы мы дали Болгарии гарантии, подобные тем, что вы предоставили Румынии, и на тех же условиях? то есть с выполнением строго военной миссии?? Если вы хотите дать гарантии на тех же условиях, что мы дали Румынии,? заметил Гитлер,? то прежде всего я должен вас спросить, обращались ли к вам болгары с просьбой о гарантиях, как обратились к нам румыны?

Ответ Молотова был отрицательным, но он выразил мнение, что Россия, несомненно, достигла бы соглашения с Болгарией, и подчеркнул, что у них нет намерения вмешиваться во внутренние дела этой страны. Он был бы благодарен, если бы Гитлер ответил на его вопрос.? Я должен поговорить об этом с дуче,? уклончиво сказал Гитлер.

Но Молотов не отступал и снова потребовал от Гитлера ответа, как от «человека, который вершит всю немецкую политику». Гитлер ничего не сказал.

В связи с Болгарией обсуждался также вопрос о Дарданеллах. Как и Риббентроп накануне, Гитлер захотел воспользоваться случаем, чтобы затронуть проблему пересмотра соглашения в Монтре. Молотов, со своей стороны, хотел иметь что-то большее, чем «письменную гарантию, препятствующую любому наступлению на Черном море через Дарданеллы; ему было нужно соглашение по этому вопросу только между Турцией и Россией. С фланга прикрытие было бы обеспечено путем гарантии для Болгарии, которая получила бы выход к Эгейскому морю.

Несколько дней спустя, 26 ноября 1940 года, наш посол в Москве сообщил нам, что Молотов требует «военно-морские базы в районе Босфора и Дарданелл, закрепленные долгосрочным соглашением», и предлагает подписать протокол «относительно военных и дипломатических мер, которые необходимо принять в случае отказа Турции».

Так было начато обсуждение вопросов, имеющих первостепенное значение для России.

Во второй половине дня Гитлер и Молотов обменялись еще несколькими резкими замечаниями по таким вопросам, как Салоники и Греция, а Гитлер, вслед за Риббентропом, выступил за русско-японское сближение. И снова англичане пришли ему на помощь, дав возможность положить конец неприятной беседе напоминанием о возможном воздушном налете в ближайшее время.

В тот вечер Молотов дал прием в русском посольстве, на котором присутствовал Риббентроп, но не Гитлер. В оставшихся без изменений (за исключением появления бюста Ленина) роскошных комнатах царского посольства на Унтер ден Линден подавались великолепные русские продукты, особенно, конечно, икра и водка. Никакой капиталистический или плутократический? как чаще всего говорилось в Третьем рейхе? стол не мог быть накрыт богаче. Все было приготовлено очень вкусно. Русские оказались отличными хозяевами, и, несмотря на языковые трудности, это был великолепный прием. Молотов предложил дружеский тост, и только Риббентроп собрался ответить тем же, как англичане снова «вмешались» и нарушили гармонию русско-германского банкета. Гости в спешке покинули посольство по предварительному сигналу тревоги, так как большинство из них хотело побыстрее добраться до дома на машинах.

Риббентроп проводил Молотова в свое бомбоубежище. Я не присутствовал при их беседе, так как добрался в «Адлон», как раз когда налетели англичане, но Гитлер рассказал мне о ней на следующий день. Как я и ожидал, это было в основном повторение прочих дискуссий, хотя на этот раз Молотов оказался более словоохотливым и проявил интерес к Румынии, Венгрии, Югославии, Греции и Польше, а также к Турции и Болгарии. Риббентроп был поистине потрясен замечанием насчет интереса России к прибалтийским странам. Они с Гитлером постоянно ссылались на это замечание во многих последующих беседах, в которых я принимал участие, когда старались доказать, что поладить с Советским Союзом было просто невозможно. Молотов в этой связи также представлял подходы к обсуждению проблемы Балтики как вопрос, имеющий значение для России, и упомянул Каттегат и Скагеррак.

Молотов с русской делегацией уехал на следующий день. Со времен Судетского кризиса и переговоров с Чемберленом я не присутствовал при таком остром обмене мнениями, как тот, что состоялся во время разговора между Гитлером и Молотовым. Я уверен, что именно в те дни были приняты решения, которые привели Гитлера к мысли напасть на Советский Союз. Это был последний случай, когда внешняя форма и внутреннее содержание никак не были взаимосвязаны. Я присутствовал на многих других встречах под сгущающимися перед бурей тучами на политическом небосводе, но все они казались расплывчатыми и смутными по сравнению с разговорами между Гитлером и Молотовым.

Было, однако, одно исключение? беседа, которую Гитлер и Риббентроп имели четыре месяца спустя с другим посланцем с Востока, японским министром иностранных дел Мацуокой.

Музыкальное имя министра иностранных дел, который прибыл в Берлин с государственным визитом из Японии, находилось тогда у всех на устах. Примечательно, что берлинцы произносили его имя четко, не меняя на берлинский манер, как делали это, например, во времена Келлогского пакта [11], когда президента Кулиджа и Келлога прозвали Кулике и Келлерлох. Мне часто доводилось проезжать по Берлину вместе с Мацуокой во время его визита в марте, и я имел возможность наблюдать реакцию берлинцев на этого низенького человека из Японии. «Смотри-ка, это Мацуока!»? кричала обычно толпа. «Смотри, чтобы этот малыш не проскользнул под машиной!»? окликнул меня однажды толстый берлинец, когда я выходил из машины. Мацуока воспринял это как комплимент и с азиатской церемонностью приподнял шляпу.

Я был знаком с Мацуокой с 1931 года, когда он возглавлял японскую делегацию в Женеве, представляя интересы Японии в Лиге Наций во время Маньчжурского конфликта. Снова увидев его в Берлине, я сразу же вспомнил сцену в переполненном зале Лиги Наций, когда он громил «анархию в Китае».