Иоахим Фест - Адольф Гитлер (Том 1)

Так или иначе, но Гитлер отдаёт теперь команду ускорить приготовления. Лихорадочно подготавливаются оружие, боеприпасы, автомашины, а в конечном счёте даже удаётся обвести вокруг пальца и рейхсвер. Вопреки запрету Лоссова он направляет Рема и кучку штурмовиков в казармы, чтобы под предлогом того, что правительство опасается 1 мая выступлений слева, раздобыть в первую очередь карабины и пулемёты. Однако некоторые из партнёров по союзу, видя столь откровенные приготовления к путчу, стали выражать свои сомнения, дело дошло до споров, но тут события опередили актёров — поднятые по приказу о тревоге люди Гитлера уже прибывали из Нюрнберга, Аугсбурга и Фрейзинга, многие были с оружием, группа из Бад-Тельца привезла на своём грузовике старое полевое орудие, а отряд из Ландсхута во главе с Грегором Штрассером и Генрихом Гиммлером прибыл, вооружённый несколькими лёгкими пулемётами. Все они были в ожидании столь желанного и самим Гитлером, в течение этих лет уже сотни раз обещанного национального восстания — «устранения ноябрьского позора», как гласил этот сумрачно-популярный лозунг-раздражитель. Когда же полицай-президент Норц обратился с предупреждением к Крибелю, то получил ответ: «Назад у меня пути уже нет, слишком поздно… и все равно, если и прольётся кровь» [387].

Ещё до рассвета «патриотические союзы» собрались в Обервизенфельде, у «Максимилианеума», а также в некоторых других, заранее определённых ключевых местах города, чтобы выступить против псевдоугрозы социалистического путча. Какое-то время спустя появился и Гитлер, он обошёл территорию, похожую уже на военный полевой лагерь; на голове у Гитлера был стальной шлем, а на груди — «железный крест» первой степени; его сопровождали Геринг, Штрайхер, Рудольф Гесс, Грегор Штрассер, а также командир добровольческого отряда Герхард Росбах, стоявший во главе мюнхенских СА. И пока штурмовики в ожидании приказа действовать занимались боевой подготовкой, их командиры, растерянные, споря друг с другом и все более нервничая, обсуждали, что же делать, поскольку условленный сигнал от Рема все не поступал и не поступал.

А на Терезиенвизе уже проводили свою маёвку профсоюзы и левые партии, шла она под традиционными революционными лозунгами, но без эксцессов и в соответствии с обязывающим к солидарности настроением майского праздника, а поскольку полиция широким кольцом оцепила и лежавший за чертой города Обервизенфельд, то до ожидавшихся столкновений дело так и не дошло. Сам же капитан Рем стоял в это время, вытянув руки по швам, перед своим начальником генералом фон Лоссовом, который уже узнал об акции в казармах и, разгневавшись, требовал возвратить присвоенное оружие. Вскоре после полудня капитан, эскортируемый подразделениями рейхсвера и полиции, появился в Обервизенфельде и передал приказ Лоссова. И хотя Крибель и Штрассер предложили все же напасть на левых, надеясь, что в противоборстве, схожем с гражданской войной, в конечном счёте перетянут рейхсвер на свою сторону, Гитлер затрубил отбой. Правда, ему удалось избежать оскорбительного изъятия оружия прямо на месте — его потом возвратили в казармы сами штурмовики, — но поражение было совершенно очевидным, и этого впечатления не смог снять и яркий фейерверк его выступления перед соратниками вечером того же дня в переполненном цирке «Кроне».

Есть много признаков того, что для Гитлера это был первый кризис личного плана в период его восхождения. Конечно, он мог не без оснований обвинять в первомайском фиаско своих партнёров по блоку, в первую очередь это относилось к щепетильным и твердолобым национальным союзам, но он должен был и признать, что в поведении партнёров проявились и его собственные слабости и просчёты. Но прежде своего неверной была сама концепция его действий. Непредвиденный поворот и упорство его собственного темперамента привели к тому, что он очутился на абсолютно ложной позиции — неожиданно он увидел рейхсвер, мощь которого сделала сильным и его, но не у себя в тылу, а прямо перед собой и в угрожающей позиции.

Это было первым ощутимым ударом после бурного, в течение ряда лет, восхождения, и Гитлер, мучимый сомнениями в себе, на несколько недель уезжает к Дитриху Эккарту в Берхтесгаден и бывает в Мюнхене лишь наездами, чтобы выступить с речью или рассеяться. Если до этого его поведение определялось преимущественно инстинктами обретения опоры, то теперь он, под влиянием того майского дня, вырабатывает начала своей последовательной тактической системы — первые очертания той концепции «фашистской» революции, что проходила не в конфликте, а в союзе с государственной властью и получила очень меткое название «революции с разрешения господина президента» [388]. Некоторые из своих соображений он в те дни запишет, и позднее они войдут в «Майн кампф».

Ещё больше наводила его на размышления реакция общественности. В своих многочисленных подстрекательских речах Гитлер не уставал воспевать дело, волю, идею вождизма-фюрерства, ещё за восемь дней до первомайской операции он суесловно горевал о нации, которой нужны герои, но приходится иметь дело с болтунами, и предавался мечтательным рассуждениям о вере в поступок — конечно же, комедия смятения и растерянности на Обервизенфельде такой вере никак не соответствовала. «Всеми признается, что Гитлер и его люди сели в лужу!», — говорилось в одном из отчётов о тех событиях. Даже мнимый заговор с целью убийства, как иронично писала «Мюнхенер пост», «великого Адольфа», по поводу чего поднял весьма искусственный шум в «Фелькишер беобахтер» Герман Эссер, едва ли мог сколько-нибудь способствовать восстановлению его популярности, тем более что сходная разоблачительная история уже публиковалась в апреле и очень скоро была раскрыта как выдумка национал-социалистов. «Гитлер перестал занимать народную фантазию», — писал корреспондент «Нью-Йоркер штаатсцайтунг»; и впрямь казалось, что звезда его, как заметил один знающий наблюдатель-современник уже в начале мая, «сильно поблекла» [389].

Ему самому, его определявшемуся аффектами взору и в том его депрессивном состоянии одиночества в Берхтесгадене, вероятно, представлялось, что его звезда уже угасает; этим обстоятельством, во всяком случае, можно было бы в какой-то мере объяснить такой столь примечательный отход его от дел и свидетельствующий о полной потере мужества отказ от попыток восстановить оборвавшуюся связь с Лоссовом и дать «Кампфбунду», равно как и оставшейся без фюрера партии, новые цели и опору. На попытку Готфрида Федерал, Оскара Кёрнера и нескольких других ветеранов призвать его к порядку и, в частности, изолировать его от «Путци» Ханфштенгля, который приводил к нему «красивых женщин», щеголявших, ко всеобщему возмущению, «в шёлковых штанах» и любивших, чтобы шампанское лилось рекой, он просто не прореагировал [390]. Казалось, власть над ним взял рецидив былых летаргий и отрицательных эмоций. Однако, по всей вероятности, дело было ещё и в том, что он хотел дождаться результата расследования, начатого прокуратурой при Первом мюнхенском земельном суде по поводу первомайских событий. Ведь независимо от приговора, который тоже был весьма вероятен, ему грозило не только отбывание отложенного двухмесячного тюремного заключения по делу Баллерштедта — куда больше он опасался того, что министр внутренних дел Швейер, сославшись на то, что Гитлер нарушил своё слово, не раздумывая, осуществит своё намерение и вышлет его из страны.