Пирлинг - Дмитрий Самозванец

До сих пор свидетелями перед нами выступали русские люди. Послушаем, что скажут теперь поляки. Как известно, король Сигизмунд заявлял, что Названый Дмитрий не был сыном Ивана IV. Обратимся к Льву Сапеге: от него мы узнаем, что претендент был подлинным царевичем. А между тем канцлер литовский был прекрасно осведомлен обо всех политических делах. К его услугам была внутренняя полиция. Ему были открыты всякие дипломатические тайны. С ним же сносились Смирной и Огарев по поводу данных им инструкций. Правда, что Сапега вел двойную игру. На сейме 1605 года он был, как мы знаем, в оппозиции; напротив, при обручении Марины он превозносил Дмитрия самыми восторженными похвалами. Впоследствии, когда на сцену выступил Лжедмитрии II и между Москвой и Польшей началась война, канцлер снова вернулся к тому же предмету. При этом раскрылся истинный смысл его речи, произнесенный на сейме. Все, что относится к этому вопросу, мы находим в трех записках Сапеги. Один из этих документов особенно достоин внимания. Он представляет собой автограф и адресован Сапегой королю. Здесь подробно излагается вся история Дмитрия. Нельзя не отметить разительного совпадения между взглядами канцлера и суждениями русских людей. Это согласие настолько полно, что порой кажется, будто Сапега ничего не принимает без предварительной проверки. Следы этой критической работы мы видим в самой его записке. Между прочим, Сапега отождествляет Дмитрия с неким Григорием Богдановичем Отрепьевым. По его словам, последний был монахом не столько по призванию, сколько поневоле. Во всяком случае, в течение двух лет он состоял дьяконом Чудова монастыря и одновременно служил у патриарха Иова. И тут же канцлер добавляет, что Отрепьев был из сыновей боярских; таким образом, вопреки утверждению некоторых лиц, он не имел ничего общего с простонародьем. О донесении Вишневецкого Сапега прямо не упоминает. Однако, несомненно, он имеет в виду именно этот документ, говоря о «грубых ухищрениях», которыми Дмитрий подтверждает свои наследственные права на русский престол. По мнению Сапеги, сами русские создали ореол вокруг личности претендента. Из ненависти ли к Борису Годунову или же в силу слепой преданности своей прежней династии, но они радостно приветствовали в его лице подлинного сына Ивана IV. Далее Сапега приводит ряд фактов, изобличающих самозванство Лжедмитрия. Он напоминает, что еще до вступления мнимого царя в столицу, еще, может быть, в Туле, некоторые из русских людей уже признали в нем беглого монаха и бывшего дьякона, Гришку Отрепьева. Затем, уже тогда, когда Дмитрий утвердился на престоле, кое-кто из духовенства и мирян открыто говорил о нем, как о воре и обманщике. В числе этих лиц был родной дядя царя. Конечно, Дмитрий не остался в долгу. Защищая себя, он подверг виновных казням и ссылке. Что касается дяди, то царь попытался привлечь его на свою сторону соблазнительными обещаниями. Когда же это оказалось напрасным, он отправил его в отдаленную ссылку, где несчастный и пропал бесследно. По-видимому, в глазах Сапеги, эти доказательства были достаточно вескими. Во всяком случае, он пользовался ими, убеждая короля в самозванстве московского царя. Между прочим, известный панегирист канцлера, иезуит Ян Рывоцкий, вменял ему в особую заслугу то, что он был постоянным противником Дмитрия. По свидетельству этого писателя, Сапега все время старался противодействовать замыслам самозванца и советовал правительству ни в каком случае не оказывать ему поддержки. Упомянем, кстати, что историк иезуитского ордена в Литве отец Ростовский точно так же считает царя Дмитрия одним лицом с Гришкой Отрепьевым.

Что же можем мы противопоставить столь единодушным показаниям поляков и русских? Одно из самых веских свидетельств в защиту Дмитрия исходит от капелланов, отцов Николая и Андрея. 8 марта 1605 г. они сообщают главе польских иезуитов Стривери следующую новость: «Сюда привели Гришку Отрепьева. Это — опасный чародей, известный всей Московии. Годунов распространяет слух, будто царевич, явившийся из Польши с ляхами и стремящийся завладеть московским престолом, — одно лицо с этим колдуном. Однако для всех русских людей теперь ясно, что Дмитрий Иванович совсем не то, что Гришка Отрепьев». Капелланы рассказывают об этом эпизоде с полнейшим спокойствием. Тон их свидетельствует о том, что они нисколько не сомневаются, достоверности сообщаемого факта. Вероятно, все дело происходило на их глазах… О Гришке Отрепьеве упоминает и Маржерет. И он отнюдь не считает его одним лицом с Дмитрием. По его свидетельству, Отрепьев был сослан в Ярославль, а потом и совсем исчез со сцены. На первый взгляд, эти показания достаточно убедительны. Однако, основываясь на летописях, мы можем значительно ослабить их силу. Дело в том, что сам Дмитрий будто бы выдал кого-то за Гришку Отрепьева. Таким образом, и капелланы, и Маржерет могли вполне естественно стать жертвой обмана со стороны хитрого самозванца. Справедливость требует, впрочем, известной оговорки. Сами летописи не вполне согласны между собой относительно того лица, которым сумел воспользоваться Дмитрий. Здесь самый темный пункт всего вопроса; впрочем, и не единственный.

Допустим, однако, что тождество Дмитрия и Гришки Отрепьева является окончательно доказанным фактом. В таком случае неизбежно возникает вопрос — каким образом беглый монах, против которого был сам патриарх, мог увлечь за собой всю Россию и возложить на голову себе царский венец? Мы уже отметили выше, мимоходом, некоторые общие условия, облегчающие понимание этого феномена: повторим здесь, что самозванство было продуктом социального распада. Гораздо труднее установить точно, кто, собственно говоря, руководил Дмитрием и скрывался за его спиной. Несомненно, дело самозванца явилось следствием обширного и искусно выполненного заговора. Кто же был его душой? Вожаки так ловко замели свои следы, что волей-неволей нам приходится ограничиться одними догадками. Впрочем, имеется еще один источник сведений о Названом Дмитрии; к сожалению, им пользовались пока еще слишком мало. Мы говорим о собственных признаниях «царевича». Правда, данные эти не очень-то богаты; во всяком случае, на их стороне непосредственность и подлинность. Как мы знаем, Дмитрий умел и любил поговорить. Однако при этом он прекрасно владел собой. Ни разу он не выдал себя. Только в Кракове, в 1604 г., он позволил себе некоторую откровенность с нунцием Рангони. Наступал самый благоприятный момент для начала кампании против Москвы. Между тем Сигизмунд ни сам не спешил принять в ней участие, ни давал действовать претенденту. Дмитрий сгорал от нетерпения. Желая выяснить у нунция, какие печальные последствия может иметь политика короля, он заговорил с ним о своем критическом положении. По словам царевича, в Москве у него имеется целая партия. Она уже давно настоятельно, хотя и тайно, призывает его к себе. Дальше уклоняться от исполнения этих просьб невозможно. Иначе грозит одно из двух: либо сторонники царевича устанут от напрасного ожидания и охладеют к делу, либо замысел их будет раскрыт правительством, и участники его подвергнутся наказанию. Еще более заботила Дмитрия возможная смерть Бориса Годунова. «Если царь умрет в то время, пока я еще нахожусь в Польше, — рассуждал претендент, — кто-нибудь другой может занять мое место». Поэтому необходимо торопиться. Нужно предупредить события, не дожидаясь, пока явятся соперники. Чем скорее действовать, тем лучше… И Дмитрий уже мечтал о том, как он идет прямо на Москву, вступает в Кремль и принимает венец и скипетр своих отцов. Эти картины преследовали его неотступно; они приобретали яркость настоящей галлюцинации. Претендент говорил о своем будущем торжестве с совершенной уверенностью, как о деле, уже решенном. Он предусматривал все его подробности и заранее взвешивал предстоящие мероприятия. Он был убежден, что стоит только кликнуть клич и развернуть свое знамя на рубеже — и все сделается само собою. Словом, он твердо надеялся, что победа обеспечена за ним вполне, и притом обойдется почти без всяких жертв.